Шемин Евгений © [email protected]

АРХИПЕЛАГ №6

начало

Войсковая часть. Командиры.

Войсковая часть, где предстояло нести службу, тоже была военно-строительной и она, в числе трех военностроительных частей, входила в структуру Спецстроя - 700.
Во время прохождения курса молодого бойца командование Спецстроя выявляло гражданские специальности у новобранцев. Было много новоиспеченных водителей, буквально перед призывом прошедшие соответствующие курсы в ДОСААФ по направлению военкоматов, были еще сельские трактористы, крановщики, автослесари, токари, электрики, сварщики, строители, плотники, столяры, но все невысокого пошиба. Не успели поднатореть в силу своего юного возраста. Был дипломированный художник, окончивший художественное училище, был недоучившийся доктор, отчисленный с третьего курса медицинского института. Их сразу определили в штаб, как ценные кадры. Они составляли примерно половину всего призыва. Другая половина была без специальностей. В соответствии со специальностями и с потребностями полигона новобранцев, после принятия присяги, распределили по частям.
Первая рота в войсковой части была автомобильной, соответственно в нее попали все те, кто имел хоть какое-то отношение к автомобилям.
Во вторую роту отправили крановщиков, механизаторов-трактористов и всех причастных к ним. Также в этой роте числился хозвзвод, в состав которого входили повара, свинари, кочегары, кладовщики и другой хозяйственный люд.
Третья рота несла службу на Деревообрабатывающем комбинате (ДОК), Бетонно-растворном узле (БРУ) и Кислороддобывающей станции (КДС).
Приятным сюрпризом было то, что Спецстрой платил зарплату приданным ему солдатам. В зависимости от специальности и квалификации, некоторые военные строители зарабатывали к концу службы, с учетом северных коэффициентов, до двух тысяч рублей, что по тем временам были большими деньгами, если учесть, что средняя зарплата по стране, на гражданке, была чуть больше ста рублей в месяц. Так что священный долг перед Родиной совмещался с неплохим материальным стимулом. Правда этот стимул, во время службы, только начисляли и лишь потом, после увольнения, присылали переводом по месту жительства. Только тогда можно было получить их на руки. Зато целее были.

***

Изредка, по воскресеньям, Мирону удавалось встретиться и пообщаться с Димой Персиком в клубе во время очередного обязательного просмотра патриотического фильма. И здесь Дима рассказал о кошмарном случае, свидетелем которого стал он сам.
Всех водителей из нового призыва, и его том числе, повезли в Рогачево, где должны были пройти дополнительный курс по повышению водительского мастерства, познакомиться с обязанностями военного водителя. Также командование хотело оценить мастерство вождения автомобилем каждого из них, в соответствии с которым и должны были распределить их на службу.
В этой команде оказался один солдат, который действительно неплохо водил автомобиль. Но по натуре он оказался очень хвастливым фруктом. В очередном заезде на грузовике ЗИЛ-130, на котором все тренировались, он решил выпендриться и разогнавшись, резко затормозить в последний момент перед стоявшими поодаль группой ничего не подозревающих солдат, ждавших своей очереди. Решил блеснуть мастерством, а заодно попугать других. Ему казалось, что это будет очень весело. Все, кто видели летящий на них грузовик, успели броситься врассыпную, кроме одного, стоявшего спиной к надвигающемуся грузовику и потому ничего не видевшего. Тяжелый грузовик, с пневматическими тормозами, просто не был приспособлен для таких выкрутасов. Колеса заблокировались, грузовик заскользил по накатанной снежной площадке. Стукнув несчастного, он протащил его еще метров пять и припечатал своим стальным бампером к стене каменного гаража, перерубив солдата буквально пополам.
Вот так повеселился. В результате цинковый гроб на родину к родителям, понижение в должности командовавшего в этот день офицера. И это все на пустом месте из-за этого козла, которого впоследствии сослали в дисбат. Только парня этим уже не вернешь.
А так у Димы было все нормально. Дали ЗИЛ-130, но не тот, который погубил парня. Другие получили кто ЗИЛ, кто УРАЛ, а кому-то повезло стать персональными водителями на УАЗиках командиров самых различных рангов, начиная от Начальника Спецстроя -700 и кончая командиром части.
Служить водителем было почетно, многие им завидовали. Но это была очень нелегкая служба. Вопреки сложившему на гражданке мнению, что в Арктике двигатели автомобилей заводят в конце осени, а выключают только с наступлением весны, оставляя их работать без перерыва всю долгую зиму, в части этого никто не делал.
Здесь в радиаторы автомобилей заливали воду, а не тосол. В конце дня эту воду обязательно сливали, чтобы по утру не увидеть в сосульках растрескавшийся двигатель. Аккумуляторы снимали и относили в теплое помещение, чтобы не умерли за ночь на морозе. Конечно, вода в радиаторе на таком морозе – это что-то из хроники времен героической Отечественной войны. Но был в этом и свой резон.
Утром сооружался факелок из ветоши, смоченный солярой, которым минут десять грели поддон двигателя с маслом, разжижая его. Затем, не закрывая сливного крана, непрерывно заливали горячую воду в радиатор, пока весь двигатель не становился почти горячим. Закрывали сливной кран, быстренько притаскивали теплый аккумулятор, ставили его на место. Пристраивали кривой стартер и теплый уже двигатель, с полтычка, заводился при сорокаградусном морозе. И конечно же успеху операции непременно способствовал наш неизменный родной мат. Чем круче загнешь, тем больше надежды, что двигатель заработает.
А попробуйте завести на таком морозе родной отечественный грузовик, заправленный тосолом. Даже самый изощренный мат ни за что не оживит задубевший на морозе двигатель.
Правда иногда, если не найти правильного соотношения температуры заливаемой воды и скорости ее залива в радиатор к температуре окружающей среды, блок двигателя мог запросто треснуть. Тогда над гарнизоном долго разносился совсем другого рода мат, генерируемый начальником автобазы.
Вся эта процедура сопровождалась клубами пара над капотом, долго находиться в котором было крайне опасно. На сильном морозе, при повышенной влажности, любые мало-мальски открытые части тела незаметно белели, обмораживались. Если вовремя этого не заметить, то недалеко было и до беды.
Затем морда автомобиля заботливо укутывалась старыми одеялами и другим тряпьем, как впрочем и весь капот. Иначе не было никакой надежды поддержать рабочую температуру двигателя для его нормальной работы и нагнать тепло в кабину, чтобы не примерзнуть одним местом к сиденью. В кабине, на боковые дверные стекла, наклеивали пластилином по периметру куски гидрофобного плексигласа. Это нехитрое приспособление позволяло всегда иметь не заиндевевшие прозрачные окошечки по бокам кабины.
Но на этом трудности не кончались. Все эти автомобили имели обыкновение совершенно непрогнозируемо ломаться, в самый неподходящий момент. А ремонтировать их, кроме как водителю, было некому. Так что поневоле приходилось становиться мастером на все руки.
Зато потом, когда автомобиль начинал бодро урчать, выдавалась путевка на выезд. Водители, в отличие от других солдат, могли хотя бы проездом бывать в цивильной части гарнизона, в поселке, где достаточно бурно кипела жизнь с участием его гражданского населения. Эта смена обстановки, происходящая за лобовым стеклом автомобиля, выходить из которого в поселке, а тем более разгуливать по нему было строжайше запрещено, делала их как бы сопричастным к этой жизни. Остальные солдаты видели гарнизон только издалека, при перемещении строем из роты на объект и обратно. Та жизнь в поселке казалась им заманчивой и загадочной. Поэтому они всегда, с неизменным интересом, слушали рассказы водителей обо всем увиденном в гарнизоне.
Большинство солдат со второй роты выделялись своим замасленным видом. Следы машинного масла были видны практически на всем, начиная от шапки и кончая сапогами. Руки всегда были в масляном макияже, их ничем нельзя было отмыть. Но зато трактора, бульдозера, грейдера, кроме компрессоров, в самые морозные ночи разрешалось не выключать.
Но была во второй роте и белая кость. Это крановщики башенных кранов. Считалось, что у них самая интелегентная специальность, они всегда были чистенькими, ведь электродвигатель не чадил и не требовал постоянной возни со смазкой.
Взвод хозслужбы, который тоже числился за второй ротой, появлялся там только на ночь, чтобы поспать. Они жили своей отдельной жизнью. У них была своя тусовка. Большинство из них насквозь пропахли кислой капустой и луком, короче говоря, кухней. Вопреки ожиданиям, все-таки санитария, они всегда имели весьма неопрятный и замызганный вид. Остальные солдаты в части называли их партизанами.
В хозвзвод стремились очень многие, там была сытная и, в буквальном смысле, теплая жизнь. Там не надо было в любую погоду маршировать каждый день по десять километров по бетонке до места службы и обратно. Но был существенный минус. В отличие от других, они числились при части, не имели никакого отношения к Спецстрою, а потому вышеупомянутого стимула, в виде зарплаты, у них не было.
Первый взвод третьей роты нес службу на ДОКе. Солдат этого взвода можно было отличить по запаху древесной пыли, въевшейся в их обмундирование. ДОК, как и все другие службы, был необходим гарнизону, так как невозможно было каждую деревянную детальку везти с Большой земли, проще было оперативно изготовить ее на месте. Делали все, распиливали кругляк на брусья и доски, строгали и пилили их, делали табуретки, столы, двери, окна, да все что угодно.
Гарнизонное руководство старательно выискивало среди служивых талантливых умельцев, кто мог искусно вырезать из дерева подделки или делать красивую мебель. Тогда этих ребят не привлекали к основной службе, создавали соответствующие условия для творчества и они два года трудились во благо начальства, которые затем контейнерами отправляли продукцию на материк в виде презента еще более высокому начальству или себе домой, на свои дачи.
Свой родной БРУ солдаты второго взвода третьей роты в шутку называли Базой ракетных установок. Он был не просто бетонно-растворным узлом, а небольшим полноценным заводом железобетонных изделий. Там был арматурный цех, цех формовки и пропарки железобетонных изделий с мощными балочными кранами, котельная для выработки пара, маленькая электростанция. Солдаты, несшие здесь службу, вечно ходили припудренные, как мельники, только не мукой, а цементом.
КДС, на котором нес службу третий взвод третьей роты, раз в месяц занимался добычей кислорода и закачкой его в баллоны для нужд гарнизона. Процесс, связанный с производством кислорода, требовал практически стерильной чистоты. Не дай бог, если оборудование или обмундирование будет в масле, даже в виде следов. Тогда вспышка была обеспечена. Поэтому командование тщательно следило за чистотой на КДСе. Создавалось впечатление, что третий взвод, и так весь такой чистенький, только тем и занимается, что чистит перышки, в буквальном смысле этого слова, и наводит лоск на КДСе.
О том, что началась добыча кислорода оповещало громогласное бульканье огромного компрессора, которое день и ночь стояло над гарнизоном, пока шла компания. Сжатый до огромного давления воздух пропускался через систему форсунок, при прохождении через каждую из которых воздух расширялся и охлаждался все сильнее и сильнее после каждой очередной форсунки, до жидкого состояния. Затем, используя разницу между температурами кипения жидких кислорода и азота, их разделяли. Азот отправлялся назад в атмосферу, а кислород закачивался в баллоны. Вот и вся премудрость.

***

Командиры – это, объединенные в одно слово разношерстный тип начальствующих единиц в Вооруженных силах. Их всех объединяет наличие на погонах звездочек, самых разных калибров. Но начальниками в армии могут быть не обязательно только военные, но и гражданские лица, занимающие соответствующие должности. Но и те и другие стоят над солдатами, командуют ими, полностью отвечают за них, а последние обязаны беспрекословно подчиняться им.
На самой низшей ступени в командирской иерархии стоят ефрейторы, сержанты и старшины. Обычно ефрейтор - это солдат, назначенный на должность командира отделения или специалист, в подчинении которого могут находится несколько рядовых солдат. У ефрейтора есть все перспективы продвинуться по службе и закончить его сержантом или старшиной на должностях замкомвзвода, взвода или старшины роты.
Но на сержантов обучают срочников и в специальных сержантских школах, где их нещадно муштруют в течении полугода. Еще не ясно, что легче пережить, эту сержантскую школу или ушанство. Зато после окончания этой школы любо дорого было смотреть на них на плацу: пятки вместе, носки врозь, выправка, грудь колесом, печатный шаг, зычный командирский голос, хоть сейчас на пост №1. Военные строители называли их строевыми сержантами, от слова строй. И на самом деле их роль в части заключалась только в том, чтобы построить взвод, роту на утренний развод части, возглавить парадный строевой марш взвода перед командиром части, приводить личный состав строем, без приключений, на место службы или возглавить дневальную службу. Их обычно назначали заместителями командиров взводов, командирами взводов или старшинами рот. Строевых сержантов никогда не отправляли на хозяйственные работы, начальство поддерживало их невысокий, но все-таки командирский статус.
Строевые сержанты держались особняком, не шибко смешивались с местными сержантами выдвиженцами, к которым они относились несколько свысока. Считали, что сержантские лычки надо заслужить потом и кровавыми мозолями на плацу. Их не касалась дедовщина, но сами они с дедами старались держать нейтралитет, всегда можно было нарваться на неприятности.
В таких случаях вдруг почему-то осмелевали вечно напуганные ушаны и в роте начинался бардак невиданного размаха. Конечно было понятно, что это происходило по негласной указке дедов и скорее всего против воли самих ушанов. Ведь в конце концов именно последним приходилось потом отвечать за этот саботаж. Или что еще хуже, могли устроить темную, что было не только очень больно, но и унизительно, ибо слава об этом в части разносилась мгновенно и только ленивый не показывал пальцем и не хихикал вслед. Практика показывала, что строевые сержанты, да и весь сержантский состав, в случае необходимости, всегда участвовал, с подачи дедов, в усмирении непокорных ушанов, если была необходимость использовать командирский ресурс.
Совершенно особая каста среди командиров – это прапорщики, которых и командирами то нельзя назвать. Короче говоря, это недокомандиры. Они уже не солдаты, но и офицерские погоны им тоже никогда не светят. К ним одинаково пренебрежительно относятся как солдаты, так и офицеры. Это тупиковая ветвь в карьере кадровых военных. Обычная их должность – это старшины рот, иногда командиры взводов, до самой пенсии. Любой другой нормальный срочник, мечтающий о карьере военного, честно оттрубит положенный срок и пойдет в военное училище, чтобы затем стать полноценными офицером, не без основания мечтающий о генеральских погонах. И только, в большинстве случаев, убогие в своих амбициях недомерки, страстно желающие отслужить меньше положенного на полгода, отправляются в школу прапорщиков, чтобы затем стать маленькими царьками, хотя бы над восемнадцатилетними солдатиками.
Иногда в армии встречается такой пережиток прошлого, как офицер в звании младший лейтенант. В свое время практиковалась сверхсрочная служба, когда солдат добровольно оставался в армии, но получал за это зарплату, как сегодня это происходит с контрактниками. Такого сверхсрочника могли отправить на краткосрочные курсы, после успешного завершения которых ему присваивали офицерское звание младшего лейтенанта, навечно. Карьерный потолок такого офицера - командир роты. Выбравшим такую своеобразную военную карьеру был командир третьей роты младший лейтенант Васильчук.
Основной офицерский костяк армии составляют кадровые военные, выпускники военных училищ, изначально связавшие свою жизнь со службой в Вооруженных силах. По окончании училищ, они сразу получают звание лейтенанта, а особо отличившиеся становятся сразу старшими лейтенантами. Если в дальнейшем все шло благополучно, то они получали, через четко отмеренное время, очередное звание, вплоть до майора, для моряков капитан третьего ранга, а после учебы в Военной академии и полковника, соответственно в морском эквиваленте капитан первого ранга, а дальше, как там бог положит.
Среди них были строевые офицеры, обычно командовавшие взводом, ротой, батальоном, полком и так далее, начальники штабов. Строевые офицеры на то и были строевыми, чтобы любить армейскую субординацию и дисциплину, рапорты и доклады, шагистику и чинопочитание. Создавалось ощущение, что у них и извилины в мозгах, в результате такого постоянного образа жизни, выстроились по ранжиру и совершают мыслительные движения только строем.
Но в армии были и офицеры, имевшие инженерную специализацию, вплоть до генеральских и адмиральских чинов, обычно закончивших военно-инженерные училища. Спецстрой – 700 сплошь состоял из них. Они входили в состав Северного Морского Флота, а посему носили форму военных моряков. Их мало заботила воинская дисциплина, чаще всего удовлетворялись вставанием солдат при их появлении. В отличие от строевых офицеров, они были интеллектуалами, широко эрудированными инженерами, круг их интересов был обширен и многие из них любили поговорить с солдатами о самых разных вещах, начиная с физики и заканчивая выставкой импрессионистов в Пушкинском музее Москвы. Их мозги не были утомлены бесконечными дежурствами в подразделениях с ежеминутными ожиданиями какого либо ЧП или очередных проверок.
К кадровым офицерам примыкали, именно примыкали, выпускники ВУЗов, получившие лейтенантские погоны на военной кафедре, за что те не очень-то признавали их за своих. Некоторым из бывших студентов не очень-то посчастливилось быть распределенными на два года в армию. Их отличала от кадровых офицеров расхлябанность, некоторая легкомысленность в отношении к жизни и демократичность во взаимоотношениях с солдатами. Видимо студенческое прошлое давало о себя знать. За редким исключением, никто из них дольше положенных двух лет не задерживался в армии.
С другой стороны, в этом офицерском сообществе существует разделение по горизонтали, между младшим офицерским составом, от лейтенанта до капитана, и старшим офицерским составом, от майора до полковника. Это было как бы два сословия. Так они группируются и в повседневной жизни, в соответствии не с количеством, а размером звездочек на погонах.
Командиры были очень разные. Были настоящие командиры, искренне заботившиеся о солдатах и радеющие за службу. Были командиры, которые заботились только о своей карьере, для которых солдаты были только инструментом к достижению цели. Были и такие экземпляры, что было не понятно, зачем они для самореализации выбрали армию.
Помимо всего, начальством для солдат были и некоторые гражданские вольнонаемные лица на определенных должностях. Например, все солдаты несшие службу в столовой должны были беспрекословно выполнять распоряжения гражданского заведующего столовой, на складе гражданского завсклада, на свинарнике то же самое.

***

Командиром части, в котором служил Мирон, был майор Казаков, морской офицер. Невысокого роста, с лицом человека, любившего закладывать за воротник. Он обожал утренние разводы части.
Когда начальник штаба давал команду:
- Часть ровняйсь, смирно! – и отдавая честь, чеканил шаг к Казакову, тот, двигаясь ему навстречу, начинал от возбуждения на каждом шагу аж подпрыгивать, при этом чуть ли не как балерина вставать на кончики пальцев ног, правда в ботинках, а не в пуантах. При этом он, с изрядной долей изящества, вскидывал руку на честь и держал его, согнув в кисти домиком, чуть ли не у переносицы. Затем, после длительного выступления перед солдатами на предмет проявления сознательности на службе, соблюдения строжайшей дисциплины и раздачи выговоров и суток гаупвахты, он давал команду на прохождение части парадным маршем. Вид его солдатушек, проходящих строем перед своим командиром, приводил его в неописуемый восторг.
Иногда, для полного счастья, Казаков давал команду на повторное прохождение, но уже со строевой песней. Но верхом наслаждения для него было после развода, быстренько, окольной дорогой доехать до Базового матросского клуба (БМК), где стоял самый северный в СССР и единственный в гарнизоне светофор, дождаться следовавшую на службу колонну своей части. Рота за ротой по команде смирно проходила мимо него часть, а он стоял счастливый, вскинув руку и отдавая честь:
- Здравствуйте товарищи!
- Здравия желаем, товарищ майор – дружно отвечали ему солдаты.
- Благодарю за службу!
- Служим Советскому Союзу! – так же дружно отвечали ему солдаты.
Большинству солдат он только этим и запомнился.
Начальник штаба капитан Либровский был полной противоположностью своему командиру. Высокий, полноватый, в неимоверно больших хромовых сапогах, немногословный, он тащил на себе всю работу не только штаба, но и части. У него был тяжелый характер, солдаты откровенно побаивались его, старались не попадаться ему на глаза. Но у этого человека была забава. Он очень любил ловить одного конкретного солдата, лица кавказкой национальности на каком нибудь нарушении, вплоть до не застегнутого на крючок воротничка. И когда на утреннем разводе части называлась фамилия этого бедолаги, все знали, что начинается очередной спектакль:
- Рядовой Целколомидзе!
- Я.
- Выйти из строя!
- Есть.
Из строя выходил носитель этой грозной, для девственниц, фамилии, маленький худющий грузин с огромным крючковатым носом. Скорее всего, на его родине в горах Кавказа, эта фамилия была глубоко уважаема всеми его соплеменниками и имела совсем другой смысл, чем воспринимался на слух русским человеком, но здесь она стала предметом неиссякаемых шуток со стороны сослуживцев и некоторых командиров. Целколомидзе, в очередной раз, обреченно выслушивал спич про свои прегрешения. Его фамилия, как бы невзначай, склонялась через слово в речи начштаба Либровского, что каждый раз вызывала гомерический смех среди солдат, обычно недопустимый в других случаях на разводе. Заканчивалось все это банальным выговором. Возвращение в строй рядового Целколомидзе сопровождалось дружеским похлопыванием его по спине товарищами и веселое настроение на весь день было обеспечено всем участвовавшим в этом спектакле.
В политработники в Советской армии шли или действительно идейные люди, которые видели свое предназначение в воспитании преданных коммунистическим идеалам бойцов, или партийные карьеристы от армии.
Капитан Павлов, несомненно, относился к первым. Это был высокий, стройный офицер, с тонкими аристократичными чертами лица, но в тоже время вполне мужественными. Он тоже был морским офицером, поэтому, не без изрядной доли изящества, носил морскую форму. В любую стужу, в отличие от других офицеров, на нем всегда была черная суконная морская шинель, более уместная для Севастополя, откуда он был родом, а не спецпошив. Держал марку. Солдаты уважали его и было за что. Он был к ним справедлив, не стеснялся заступаться за них, старался продвигать по службе действительно толковых ребят. Но если кто-то подводил его, то на разводе ставил провинившегося перед всей частью и после перечисления всех прегрешений бедолаги, с нажимом произносил свою любимую фразу, которую опасались услышать в свой адрес все, без исключения, солдаты:
- Я тебя породил, я тебя и убью.
Конечно, после этого он никого физически не убивал, но наказание, в рамках Устава, всегда было неотвратимым. Хуже всего было то, что вернуть расположение замполита потом было почти невозможно.
Командиром третьей роты был тот самый младший лейтенант Васильчук. В этот год ему светила пенсия, исполнялось сорок лет. Солдаты в сторонке, за глаза, посмеивались над его украинским говором, над его ограниченным словарным запасом. Чего можно было ожидать от человека с неполным средним образованием из украинского хутора, который за сорок лет, кроме казармы, солдат и моря во время отпуска, ничего в жизни больше не видел. Но свои командирские обязанности он выполнял достойно, о солдатах заботился не из под палки.
Замполитом в третью роту в этом году был назначен новоиспеченный лейтенант Василий Годулянт, молодой, амбициозный офицер с непомерно развитым эго.
Старшина третьей роты прапорщик Войтович был земляком командира роты Васильчука. Говорил он тоже с неподражаемым украинским акцентом. В смысле интеллекта он не то, чтобы далеко ушел от своего командира, скорее далеко не добежал до его уровня.

Начало службы. Письма и бандероли.

Итак, для призывников весны этого года настала пора включиться в повседневную рутину армейской жизни. В мае месяце снег, казавшийся вечным, стал таять с неимоверной быстротой, везде образовались огромные лужи, наполняемые бурными потоками талой воды. Этому способствовала яркое северное солнце, которое практически не исчезало с небосклона. Близился полярный день длиною, без малого, три месяца, который наступает с девятого мая и заканчивается пятого августа. У всех старослужащих забрали спецпошивы и выдали зеленые бушлаты.
Утром несколько кругов бегом по плацу, умывание, заправка постелей, завтрак, развод, парадный марш по плацу и строем на службу по дороге, выложенной аэродромными плитами, в два с половиной километра длиной в один конец. В обед строем назад в часть, после обеда опять строем назад на службу. Вечером строем назад в часть.
Итого десять километров в день. В неделе пять рабочих дней. В году пятьдесят две недели. Итого 5250 километров в любую погоду за два года службы. Это расстояние от Москвы до Хабаровска. Это притом, что часть была автомобильной и занималась, в том числе, перевозками людей, обитавших в гарнизоне, но только не своих солдат. Видимо командование считало, что чем сильнее устают солдаты, тем меньше будет времени у них на глупости.
После ужина подшивание подворотничков, чистка сапог, просмотр программы «Время», вечерняя поверка и отбой. Да, для ушанов непременно в обед и после ужина уборка казармы, а перед отбоем батрачество на дедов. И так изо дня в день.

***

Одним из светлых моментов в солдатской жизни были письма от родных, друзей, девушек и жен. Обычно письма приносил из штаба в роту, после ужина, кто нибудь из сержантов или старший среди дневальных. Он вставал с письмами посреди коридора казармы, его мгновенно окружали все присутствующие в это время в роте. Сержант выкрикивал фамилию счастливчика и вручал ему письмо, который с глупой улыбкой на лице удалялся в какой нибудь скромный уголок, где долго вчитывался в долгожданные строки. Письма у сержанта быстро заканчивались и немного погрустневшее большинство, не получившее письма, разбредалось по казарме.
Помимо писем солдатам разрешалось присылать бандероли, но весом не больше одного килограмма. Ну чего такого существенного можно было впихнуть отправителям, чаще всего матерям, в этот килограмм? Пару носочков, пару пачек сигарет, немножко конфеток, а все остальное обычно было соленым салом. Бандероли приносил в роту уже прапорщик или офицер. Он вызывал получателя бандероли в канцелярию и заставлял вскрывать его при нем, проверяя на наличие спиртного или еще чего-то криминального. На этом официальная часть заканчивалась.
Если получателем был старослужащий, то он забирал свалившееся на него богатство и шел вместе со своими друзьями пировать. Если это был ушан, то в канцелярии ему позволялось рассовать по карманам все, что туда могло влезть. Когда ушан, с остатками бандероли в руках, выходил из канцелярии, на него, как коршуны, налетали самые наглые молодые и старики, вырывали у него из рук все, за что можно было уцепиться и уносили эти остатки в качестве трофеев. Такова была участь ушанов.
Друзья обладателя сала немедленно отправлялись в столовую за черным хлебом и чесноком. А в это время сам хозяин сала нарезал его тонюсенькими пластинами. Предаваясь воспоминаниям о том, какое сало было у каждого дома на гражданке, гурманы старались, как можно дольше продлить смакование давно забытого яства.
Дима Персик тоже, время от времени, получал бандероли. Его номенклатурные родители присылали ему невиданную по тем временам, для большинства ребят с периферии, брауншвейговскую сыровяленую колбасу. Из натурального мяса, с крупными вкраплениями сала и твердая, как каблук солдатского кирзового сапога, она была необычайно вкусной, особенно с черным хлебом. А Мирону с Сахалина в бандеролях присылали, экзотическую для этих мест, вкусную вяленую кету. Так что Диме с Мироном было чем попотчевать друг друга.

Строительство котельной.

Мирона назначили командиром одного из отделений третьей роты, которое было сформировано для ликвидации брака в строительстве нового здания гарнизонной котельной. Руководивший строительством этого объекта майор из Спецстроя, в ходе строительства не связал арматурой в единое целое основание этой будущей котельной, огромную, толщиной в полметра, монолитную бетонную плиту с несколькими десятками бетонных свай, вмурованных в вечную мерзлоту, на которые она опиралась. И потому эта плита стала жить своей жизнью, гуляла, как хотела под воздействием температурного перепада. А обнаружилось это, когда кирпичные стены будущей котельной, в восемь метров высотой, возведенные на этой плите треснули в нескольких местах.
Теперь, над предполагаемыми местами нахождения каждой сваи, надо было продолбить в бетонной плите отверстия, почти метр на метр, найти сваи, связать их арматурой с плитой и залить эти отверстия снова бетоном.
Для этого подогнали два компрессора, подсоединили к ним шесть отбойных молотков и начался коллективный онанизм. Приказали работать на каждом отбойнике по двое, заменяя друг друга, чтобы молотки не простаивали. Если в какой то момент отбойники переставали трещать, прибегал тот самый майор, доселе сидевший в вагончике, где тихонько переживал свою оплошность и начинал подгонять солдат. Бетон был очень крепкий, когда заливали плиту, цемента не пожалели.
Пика отбойника скакала по плите, практически не нанося ему ущерба, а руки гудели так, что казалось они без участия молотка продолжают издавать треск. Вечером, во время ужина, ложка никак не хотела держаться в руке, а кружку, не расплескав содержимого, невозможно было поднести ко рту.
Каждый день на площадку наведывалось самое высокое начальство, вплоть до вице адмирала, и каждый, не стесняясь присутствия солдат, начинал крыть трехэтажным матом бедного майора, настолько сильно он им подкузьмил.
К концу первой недели как-то все устаканилось. Вместо тупого, безрезультатного долбления, с опытом пришло умение находить нужные точки приложения ударной энергии отбойника к плите, в результате чего бетон как бы сам разрушался под воздействием инструмента, а руки стали более или менее послушными и по ночам уже не тряслись во время сна. Только надолго оставалась проблема с вдеванием нитки в ушко иголки при подшивании подворотничка.

***

Здесь, на котельной, Мирон познакомился с дембелем из соседней части по фамилии Самодуров, из Тамбова. Это был здоровяк еще тот, с характерным для боксера знаком на лице, кривым сломанным носом. Он действительно до армии занимался боксом, был даже кандидатом в мастера спорта. Самодуров сразу проникся уважением к Мирону, слава бунтаря дошла и до соседней части, интересовался карате и время от времени делился с Мироном воспоминаниями о своей прошедшей службе.
Оказалось, что в предыдущие годы в его часть призывали ребят, большинство из которых имело уголовное прошлое. Эти ребятки устроили в части что-то вроде зоны, со всеми вытекающими отсюда выводами. Затем, когда они стали дедами, кому-то из командования пришло в голову призвать туда новобранцев из республик Прибалтики. Эти ребята были априори виноваты перед уголовными дедами тем, что были просто новобранцами, а потому гонимы и унижаемы, да к тому же с элементами неписанных законов зоны. Но прибалты оказались виноваты вдвойне перед этими дедами, в силу своей национальной принадлежности. Было в порядке вещей, когда над ними изощренно измывались со словами:
- Ну что фашист, Родину не любишь? Сейчас мы тебя научим!
А потом пришло время, когда эти прибалты, донельзя озлобленные всем этим, сами стали дедами. К несчастью, дедами стали они для этого самого Самодурова. По существу, они ничего другого не стали придумывать, а просто использовали весь богатый опыт своих мучителей. Самодуров и другие ушаны просто боялись по вечерам возвращаться в роту, на ежевечернюю экзекуцию. Офицеры по выходным дням старались не появляться в казарме, где прибалты в открытую устраивали застолья со своеобразными развлечениями. Особо изощрялся один из литовцев, который был мастером спорта по боксу, но в более тяжелой весовой категории, чем Самодуров. Ему приносило особое удовольствие боксоваться с русским боксером, раз за разом отправляя его в нокаут, а потом откачивал и приводил Самодурова обратно в чувство, чтобы затем снова отправить его в нокаут. И так до тех пор, пока не надоест. А тот самый нос у Самодурова был сломан не в спортивных баталиях, а этим литовцем.
А потом Самодуров сам стал дедом и только можно было догадываться, каким дедом, так как на этот счет он не любил распространяться. Только вот командование уволило его на месяц позже других.

***

Однажды, в конце рабочего дня, отделение Мирона обратило внимание на двух дедов из родной роты, которые направлялись в их сторону со стороны ДОКа и о чем-то горячо спорили. Это были Рики и белобрысый Саша, служившие на ДОКе. Когда они подошли совсем близко, то стало слышно, как Рики с насмешкой выпалил:
- Тебе это слабо. Не только ты, никто не сможет этого сделать.
Саша выделялся в роте своим гонористым характером, был хвастлив. В ответ он выпалил:
- Слабо? На что спорим?
- Давай на недельную пайку масла.
- На это я и разговаривать не буду. Давай на месячную пайку.
Рики задумался, цена спора показалась ему немалой, но все таки решился:
- Ладно, давай.
Тогда Саша, сбросив бушлат, полез на башенный кран, ранее установленный для строительства котельной. Ушаны с любопытством взирали на происходящее, каждый думал про себя, что за месячную порцию масла любой из них полез бы на кран. Но каково же было их удивление, когда верхолаз, добравшись до кабины крана на высоту, сравнимую с высотой восьмиэтажного дома, перебрался через ограждение и полез дальше по стреле этого крана, конец которого был задран практически вертикально вверх еще на такую же высоту. Когда он добрался почти до конца стрелы, Рики не выдержал и со страхом в голосе стал кричать Саше, казавшийся стоящим внизу какой то маленькой букашкой на конце гигантской иглы:
- Все, ты выиграл, сдаюсь! Давай слезай! Слезай!
Оказалось, что Саша самонадеянно утверждал, что он может запросто забраться до конца стрелы крана и спуститься вниз по тросу до крюка, затем по стропам, свисающим с крюка на землю. Рики считал, что никто этого не сможет сделать. И они поспорили.
Сашу долго уговаривать не пришлось. На самом деле ему было очень страшно и он безумно обрадовался словам Рики. На такой высоте ветер оказался неожиданно сильным, неприятно завывал в стальных фермах стрелы крана и как ветку дерева раскачивал его из стороны в сторону. Руки окоченели от холодного металла, а спуститься по стальному тросу, обмазанному липкой смазкой с высоты пятнадцатого этажа, он уж точно не смог бы. Даже обратный путь назад по стреле оказался намного труднее, чем подъем. Рики и ушаны с замиранием сердца следили за медленным спуском Саши, моля бога, чтобы тот не сорвался. Когда Саша все же оказался на земле, он хотя и хорохорился, но выглядел бледным и далеко не героем. Страху он натерпелся полные штаны, но зато потом, целый месяц, двойная порция масла грела ему душу.

***

Как-то раз Мирон обратил внимание на странную вещь. Если чистота лиц солдат его отделения не вызывала сомнений, то шеи, уши и предплечья у всех были грязными, как у трубочистов. Ну ладно, один, ну в крайнем случае два солдата, но не поголовно же все двенадцать человек из его отделения могли быть такими грязнулями, все таки призывались они из Москвы, а не из Архангельской тьмутаракани.
Пришлось учинить допрос. Оказалось, что привести себя в порядок ушанам можно было только во время утреннего умывания. Но так как в умывалке было только тридцать кранов на всю роту и при этом основную их часть обычно оккупировали старослужащие, то хорошо, если ушанам удавалось пару раз пройтись зубной щеткой по зубам и брызнуть воду на лицо. А в обед или после ужина появление ушана в умывалке с полотенцем, а не с половой тряпкой в руках, считалось вызовом для старослужащих. И такая ситуация с гигиеной была со всеми ушанами в части. Что же там у них происходило с ногами, даже страшно было подумать.
Вечером, после ужина, вся рота наблюдала следующую картину: Мирон построил свое отделение посреди казармы. Одно это уже вызвало изумление у сослуживцев, так как без приказа командования даже сержанты не позволяли себе подобные вещи. В командира надумал поиграть, решили они. Мирон скомандовал отделению взять туалетные принадлежности и строем повел его в умывалку.
- Мужики, в вашем распоряжении двадцать минут, чтобы привести себя в порядок – громко, на всю казарму объявил Мирон. В гробовой тишине был слышен только звук падающих капель воды из сломанного крана. Ушаны застыли от неожиданности. Старослужащие молчали, как рыбы.
- Если через двадцать минут я обнаружу у кого нибудь грязные шею, руки или ноги, тот получит наряд вне очереди – продолжил Мирон, чтобы расшевелить подчиненных.
Те, несколько придя в себя, обрадованные бросились к кранам. И эта процедура, которую по вечерам с нетерпением ждало все отделение, повторялась каждый день.
Вскоре отделение пополнили еще новобранцами и перешли на круглосуточную, в две смены, работу на котельной, чтобы полностью использовать все двадцать четыре часа светлого времени летних полярных суток.
Среди солдат в отделении были и сачки. При любом удобном случае, во время работы, они старались где нибудь незаметно спрятаться или, как было принято здесь говорить, зашхериться и поспать. Шхерься – стало любимым и привычным их словом. Настолько привычным, что однажды произошел весьма курьезный случай.
Ночная смена улеглась спать. В роте, кроме дневальных, никого не было. И вдруг, в полной тишине, раздался громкий скрип кровати, это один сачков с ночной смены резко приподнялся на руках и вперившись глазами в никуда, со второго яруса громко крикнул на всю роту:
- Шхерься! – и опять упал на кровать.
Ничего не понимающий дневальный, с перепугу подбежал к нему со словами:
- Зачем шхериться? – и обнаружил крепко спящего солдата. Быстро растормошив его, дневальный еще раз спросил у него:
- Зачем шхериться то?
Ничего не соображающий со сна солдат в ответ с возмущением выдал:
- Ты зачем меня разбудил? Я всю ночь пахал, не спал, а ты тут: зачем шхериться, зачем шхериться. А почем я знаю, зачем шхериться. Иди ты к черту и не мешай мне спать- и опять, уткнувшись головой в подушку, мгновенно заснул.
Как потом вечером, когда ночная смена проснулась, выяснилось, солдат ничего не помнил об утреннем инциденте. Это ему наверное во сне привиделось, что нужно в очередной раз шхериться.

Первая встреча с белым медведем.

В конце первой недели службы состоялось первое знакомство с белым медведем.
В субботу, после завтрака, по расписанию было политзанятие в Красном уголке. Вел его замполит роты лейтенант Годулянт. Когда в очередной раз он диктовал бессмертную цитату вождя всех пролетариев Ленина, а все старательно ее записывали в тетрадки, распахнулась дверь и вбежавший дневальный возбужденно крикнул:
- Белый медведь появился в части!
В отличие от старослужащих, новобранцев как ветром сдуло, чуть не затоптали маленького замполита. Человек сорок, одетые только в хэбэшку, давя друг друга в едином порыве бросились ко входной двери и затем толпой побежали по морозному воздуху в сторону плаца. Передние, выбежав на плац, побежали дольше к мелькавшим вдали в просвете между столовой и второй ротой людям. Мирон, бежавший одним из последних, увидел, что передняя часть бегущей толпы, забежав за столовую, начинает резко, не замедляя бега, заворачивать налево.
- Ага, вон где гуляет медведь – подумал он и тоже выбежал за столовую.
И тут, к своему ужасу, Мирон увидел бегущего на него огромного белого медведя и остановился как вкопанный. Оказалось, самые первые, выбежав из-за столовой, в тридцати метрах от себя наткнулись на этого медведя и поэтому резко повернули налево, убегая от него. А у медведя вид убегающих людей вызвал, как у собаки, инстинктивную реакцию обязательно догнать убегающего и он погнался за ними. Бег его напоминал скорее плавные и легкие прыжки одновременно со всех четырех лап, причем он выполнял их очень грациозно и бесшумно, только раздавался шорох снега из под его лап в момент очередного прыжка..
Потом водители из первой роты рассказывали, что они на УРАЛах, иногда для забавы, гоняли встречавшихся им на дорогах белых медведей на скорости около пятидесяти километров в час.
Медведь приближался невероятно быстро. Мгновенно развернувшись, Мирон увидел бегущего на него Толика Говорка, который несколько отстал от всех и теперь, ничего не подозревая, пытался наверстать упущенное. Толик резко затормозил перед Мироном, который в это время пытался бежать обратно, слыша краем уха очередной шорох бегущего на него медведя. Вдруг оказалось, что снег стал глубоким и сапоги практически без толку месят его, а Толик никак не может сообразить, что надо спасаться и не торчать истуканом, перегораживая дорогу к отступлению. Уже ничего не соображая, Мирон, слыша очередной шорох снега под лапами медведя, резко толкнул Толика, отчего тот упал, наступил на него и обретя более или менее твердую точку опоры, оттолкнулся и побежал без оглядки. Спинным мозгом ощущая близость опасности, Мирон бежал что есть сил, в каждое мгновенье ожидая удара по спине медвежьей лапой. Но его не было, как и не было слышно шума преследования. На бегу, с опаской оглянувшись, он увидел лежащего неподвижно на снегу Толика и больше никого. Мирон остановился согнувшись и упершись руками в колени, его начал душить кашель, в висках стучало, ноги подгибались.
- Толик извини, но ты тормоз, из за тебя чуть было в лапы медведю не угодили. Где он? – заходясь кашлем, выдавил из себя Мирон сидевшему на снегу Толику, который в это время отряхивал с ушей и бровей снег.
- Н-н-н-е-е з-з-зна-а-ю – заикаясь больше чем обычно, ответил находящийся в шоке Толик.
Оказывается, он как увидел медведя, так закрыл глаза и ткнулся головой в снег, решив притвориться мертвым. По рассказам его знакомых охотников, так делали они у него на родине, в Западной Сибири, при встрече с бурым медведем.
На самом деле это был не медведь, а была медведица, которая пришла с двумя медвежатами на помойку части в поисках еды. Оказывается, белые медведи любят покопаться в помойках.
Когда медведица почти добежала до Мирона с Толиком, в это время собаки, которых держали в части для этих случаев, налетели на медвежат, поэтому медведица вынуждена была повернуть назад, чтобы отогнать их от своих лончаков.
С опаской выглянув из за угла столовой, Мирон с Толей увидели своих сослуживцев, стоявших на краю обрыва, обрамляющий крутой берег залива, подступающий к расположению части. Ниже по склону обрыва сидела на заднице медведица, к которой жались медвежата, а вокруг них прыгали и бесились, заходясь в лае, собаки, спасители.
Медведица время от времени открывала свою пасть, обнажая огромные клыки и фиолетовый язык, как у чау-чау, и с хриплым шипением бросалась на собак, пытаясь подцепить кого-либо из них десятисантиметровыми когтями своей здоровенной лохматой лапы. При этом обнаруживалась смешная особенность окраса медведицы. Вся шерсть на ней была почти кипельно белая, а задница было желтого цвета. А еще на голове выделялись черные пятна маленьких глаз и носа.
Тут же, неподалеку, стоял капитан из соседней части ПВО, с карабином Симонова. Когда медведица, не обращая внимания на собак, пошла в сторону людей, капитан передернул затвор карабина, прицелился и выстрелил перед мордой медведицы. Не обращая внимания на фонтанчик снега, поднявшийся перед ее носом, повернув голову на звук выстрела, медведица побежала на капитана, который стал пятиться, лихорадочно целясь уже в саму медведицу. Неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы собаки снова не налетели на медвежат и медведица была вынуждена снова повернуть назад, выручать их.
А в это время замполит Годулянт по полной программе вставлял чоп возмутителю спокойствия, дневальному, который от перевозбуждения не дослушал до конца сообщения штаба по селектору, которое звучало так:
- Объявить всем, что в расположении части появился белый медведь - на этом месте дневальный бросился в Красный уголок выполнять приказ из штаба, а дальше из штаба продолжили уже ни для кого:
- Никому, до особого распоряжения штаба, не покидать казарму.
В результате получилось все наоборот. Впоследствии за этот марш бросок перепало от начальства и самому Годулянту.
После разборки с дневальным, замполит облачился в шинель и пошел собирать своих подопечных, которые искренне не могли понять, почему им не разрешают посмотреть на медведицу, ведь это так интересно, доводя этим лейтенанта до состояния кипения.
А вопрос с медведицей решился чуть позже, когда примчался на гусеничном транспортере среднем (ГТС) толстый прапорщик Филин, в части служил еще один прапорщик Филин, но худой. Он достаточно далеко отогнал от расположения части в тундру это грозное животное с медвежатами, под лай собак наезжая на нее ГТСом, рыча двигателем и гремя гусеницами. При этом медведица несколько раз бросалась на ГТС, пытаясь разбить лобовое стекло и достать оттуда это назойливое двуногое существо, чтобы растерзать его. Но Филин, гроза белых медведей, был опытный медвежий гаучо, каждый раз четко парировал ее броски, своевременно включая задний ход.

***

На следующий день, в воскресенье после обеда, состоялся очередной культпоход в клуб на просмотр фильма. И здесь к персоне Мирона опять проявили внимание, но на этот раз на очень высоком уровне. Начальник штаба капитан Либровский лично разыскал Мирона и повел в комнату зав клуба.
- Товарищ капитан первого ранга, вот он гроза старослужащих – представил он Мирона пожилому офицеру в богатой морской форме. Козырек фуражки у него был обрамлен золотистыми металлическими веточками, кокарда была вышита из такого же цвета нитками, как и звезды на погонах. Это был Начальник политотдела Спецстроя – 700 капитан первого ранга Мелешко.
Недоверчиво посмотрев на невзрачного очкарика, он поинтересовался биографическими данными Мирона и затем повернулся к Либровскому:
- А чего они его так испугались? – он имел в виду дедов.
Начальник штаба поднял правую руку с раскрытой ладонью, затем по очереди согнул первые две фаланги пальцев кисти рук и, показав на суставы второй фаланги пальцев, авторитетно заявил:
- Вот этим он так ударил, что старослужащий Пухов, который на полторы головы выше него, отключился мгновенно. Ему разбило скулу до кости, пришлось зашивать. Хватило одного раза.
Кап раз с удивлением, а затем с уважением уставился на эту руку, Он впервые увидел столь изощренный способ нанесения удара.
С не меньшим удивлением взирал на эту руку и Мирон. Неужели он так бил? А если бил, то почему же остались целыми пальцы и суставы его руки?
- Так и было? – спросил кап раз Мирона.
И пока Мирон находился в замешательстве, капитан Либровский многозначительно кивнув, мол солдат не хочет раскрывать всех секретов карате, подтвердил убежденно:
- Так, так.
Так состоялась первая и к сожалению не последняя встреча с главным партийным идеологом Спецстроя.

Таланты весеннего призыва.

***

Если деды оккупировали курилку и проводили там свой досуг под гитарные переливы, то старики развлекались тем, что заставляли какого нибудь ушана рассказывать им о житье бытье на гражданке, о развлечениях, дискотеках и конечно о девушках. А так как все старики были из периферии, то больше других их интересовала столичная жизнь, откуда было большинство нынешних ушанов. Они с нескрываемым интересом слушали рассказы москвичей о метро, ГУМе и ЦУМе, о музеях, кинотеатрах и театрах, о шикарных москвичках и ночных прогулках с ними. Обычно этим все и ограничивалось.
Но среди стариков нашлись несколько уродов, которые проявляли нездоровый интерес исключительно к личной стороне жизни какого нибудь ушана и если тот признавался, что на гражданке у него осталась девушка, то требовали от него полного отчета по истории его романа с ней. Где и как познакомились, как выглядит и какие у нее прелести, что она позволяла и как целовались.
А если ушан признавался, что успел пожить со своей девушкой до армии, то ему очень трудно было сохранить в тайне нюансы этой интимной стороны своей жизни. Устроившись где нибудь в дальнем уголке казармы вместе с этим ушаном, старики всеми способами старались выведать у него все, до мельчайших подробностей. Одни ушаны рассказывали об этом сами, не без определенной доли бравады, другие вынуждены были делать это под нажимом, доходящим до рукоприкладства. Самые непристойные или романтичные моменты повествования смаковались под мерзкое и сладострастное хихиканье стариков снова и снова. Особым успехом у них пользовались истории, связанные с дефлорацией, о которой старики выпытывали от ушана все новые и новые подробности. А потом ночью, из разных концов казармы, время от времени доносился скрип кроватей, раскачивающихся под забывшимися в сексуальном экстазе онанирующими стариками.

Служба на БРУ. Сгущенка.

Работы на строящейся котельной успешно продвигались вперед. Настало время устанавливать те самые арматурные конструкции, которые должны были устранить подвижность бетонного основания. Отделение на УРАЛе отправилось на БРУ за арматурой. Но заехать в цех для их погрузки не получилось. Там стоял другой УРАЛ, на который уже два часа не могли загрузить бетонную сваю. Поднять то подняли его кран-балкой, а опустить в кузов автомобиля не получалось, сломался этот самый кран. В цеху собрался маленький консилиум: солдат новобранец – местный электрик, капитан - начальник БРУ и майор по фамилии Капканарь – начальник Отдела главного механика (ОГМ) Спецстроя – 700. Электрик никак не мог объяснить, почему кран может поднимать, но не хочет опускать. Капканарь, не церемонясь, высказывался по поводу профессионализма начальника БРУ и его подчиненного, электрика рядового Томашевского. В свою очередь начальник БРУ пытал электрика, но тот только разводил руками. Он только здесь, в армии, впервые в жизни увидел эту кран-балку. До армии он менял только лампочки в подъездах, работая после окончания школы учеником электрика в ЖЭКе. Пауза затянулась. Тогда Мирон попросил разрешения посмотреть на кран-балку.
- А ты что, соображаешь в этом что нибудь? – с недоверием посмотрел на него начальник ОГМ.
- Я до армии работал электриком, думаю, здесь нет ничего сложного. Если проблема в электрической части, то разберемся. Если дело в механизме, то нужен будет слесарь, чтобы заменить там шестеренки или подшипники.
- Ну что ж, посмотри – дал разрешение майор.
Поставив стремянку в кузов УРАЛа, стоявшего под кран-балкой, Мирон забрался на него и открыл сбоку крышку у тельфера. Под крышкой находились четыре электромагнитных контактора. Взяв у электрика отвертку, он через отверстие в первом контакторе нажал на стальной сердечник. Тельфер поехал по балке в правую сторону. Воздействие на другой контактор вызвало движение в другую сторону. Нажатие на сердечник третьего контактора привело к подъему сваи вверх, а четвертый контактор начал отпускать его вниз. Но при этом три первые операции выполнялись и с пульта, а четвертая нет. Прозвонка контрольной лампой показала, что окислился контакт на четвертом контакторе. Быстренько открутив от него провод, Мирон отрезал окисленный конец и снова прикрутил его на место, предварительно зачистив и провод и контакт. И кран-балка заработала.
Быстро загрузили все сваи и стали загружать арматуру. А в это время на БРУ заявился майор с котельной, обеспокоенный столь долгим отсутствием своих подчиненных. Он стал подгонять солдат и когда все погрузили, дал команду всем ехать обратно на объект. Но в ситуацию вмешался майор Капканарь, которого все это время о чем-то настойчиво просил начальник БРУ.
- Так, он остается здесь, я забираю его у тебя – сказал он майору с котельной, показывая на Мирона.
Майор попытался возражать, но Капканарь отрезал:
- Долбить бетон отбойником может каждый, а он специалист. Он нужен здесь. Я решу вопрос по поводу его перевода через начальника Спецстроя.
Так закончилось недолгое командование отделением и состоялся переход Мирона старшим электриком на БРУ.

***

Электрическое хозяйство на БРУ было в полном запустении. Солдаты не могли проходить мимо центрального электрического распределительного щита БРУ без опаски. На проржавевший до дыр металлический короб этого щита попадала вода, обильно капавшая с потолка, где она собиралась в виде конденсата. В результате электричество утекало по мокрой стене на бетонный пол. И если кто-то проходил мимо щита, то в результате образования шагового напряжения, из-за разницы потенциала между двумя точками контакта ног с полом, часть тока начинала протекать по ногам через пах этого несчастного. По чистой случайности, до сих пор еще никого не убило, но эффект, для испытавших эту гестаповскую пытку, был жуткий. Ноги сводило судорогой, казалось, что яйца начинают звенеть и между ними проскакивают искры, как при замыкании электрических проводов, а сам член кто-то сжимает железными тисками и нещадно трясет. У пораженного шаговым напряжением создавалось полноценное ощущение превращения его в стопроцентного импотента.
К тому же распределительный щит нельзя было отключить, отвалился проржавевший рычаг рубильника, так что случись что нибудь на БРУ, все могло сгореть синим пламенем или убить кого нибудь током.
Второе, что было явно на виду, то это искрение между металлической крышкой пропарочной камеры и крюками строп кран-балки. Если солдат, цеплявший стропами крышку, не успевал заблаговременно выпустить их из рук до включения кран-балки, иногда деды для развлечения нажимали на пульт нарочно раньше времени, то его било током и он с истошный криком бросал стропы, отскакивая как очумелый, что каждый раз вызывало бурное веселье у всех свидетелей. Но когда нибудь это могло плохо кончиться.
А шестнадцатикиловатный двигатель главного ленточного конвейера, наполнявший бункера дозаторов песком и щебнем, включали заклиниванием деревянной палкой здоровенного электромагнитного контактора, без предварительной подачи предупредительного сигнала. Трос аварийного отключения транспортера, протянутый вдоль него на все семьдесят метров, просто не работал. Так что при нештатной ситуации, если например кого-то ненароком цепляло и затягивало в мясорубку механизма транспортера, быстро остановить его не представлялось возможным. Для этого надо было бежать семьдесят метров вверх и выдергивать палку из контактора.
Вероятно по этой причине, весной этого года, погиб мальчик из гарнизонного поселка, решивший поиграть на песочке у БРУ. Когда без предупреждения включился конвейер, то его вместе с песком затянуло в колодец, через который песок попадал на ленту транспортера. Он там застрял и был погребен под многометровым слоем песка. В пропаже мальчика подозревали белого медведя, разгуливавшего в это время в окрестностях гарнизона. А обнаружили его совершенно случайно, выясняя, почему так плохо стал сыпаться песок из колодца на транспортер.
Также полностью не работала автоматика по дистанционному управлению процессом производства бетона. Оператору приходилось вручную управлять заслонками дозаторов для изготовления бетона различных марок.
Этот бардак существовал из за того, что персонал БРУ состоял из временщиков, как солдат, так и его начальника, которые менялись здесь очень часто. Поэтому никто не утруждал себя заботой о поддержании оборудования в исправном состоянии. Главное выдать продукцию, а каким способом это будет сделано, мало кого волновало. А вопрос: в каком состоянии перейдет производство преемнику, никому даже в голову не приходил.
Два месяца пришлось Мирону, с бывшим ЖЭКовским электриком, изучать всю электрику БРУ, выбивать через Капканаря необходимое оборудование и запчасти со спецстроевского склада и ремонтировать, ремонтировать и еще раз ремонтировать. Когда все заработало как надо, Капканарь, не веря своим глазам, задумчиво сказал:
- Думаю, что все это работало как надо, как сейчас, только один раз за всю историю этого БРУ, когда его построили и была госприемка.
Служба на БРУ была тяжелой, грязной и опасной. Бывало так, что ушана с кувалдой в руках загоняли во внутрь огромной бетономешалки, отколупывать остатки бетона. И забывали про него. А он там, поковырявшись немного, просто тихо сидел, наслаждаясь покоем и отсутствием внимания дедов. А в это время кто-то мог случайно включить эту мешалку и тогда из его недр раздавался душераздирающий вопль ушана, кувыркающегося вперемежку с кувалдой, кусками отколотого бетона в плотной атмосфере цементной пыли. Испытание было не для слабонервных. А может включали не случайно. Деды рассказывали, что, в их бытность ушанами, над ними так издевались деды.
Разбитые в кровь руки, побитые об арматуру и другие железяки ноги в счет не шли. Был среди ушанов здоровый молодец с фамилией Дорохин, по кличке Слон, с луноподобным девичьим лицом. Но был он очень силен. Когда надо было затащить кислородный баллон, весивший килограммов семьдесят, на верхний уровень цеха по почти вертикально металлической лестнице, то всегда звали его. В отсутствии Слона, баллон с большим трудом поднимали по этой лестнице втроем: один сверху тянул за вентиль баллона, а двое других подталкивали его снизу.
Так вот, появлялся Слон, брал этот баллон, как ребенка на руки и без видимых усилий поднимался вместе с ним наверх. Но однажды кто-то не до конца закрыл вентиль и оттуда потихоньку травил кислород. Слон, прижав к груди баллон, нечаянно поднес руку в промасленной рукавице к вентилю. Мгновенно произошла вспышка, которая смела Слона с лестницы и затем его, со всего маху, накрыло сверху баллоном. В результате сломанные ребра, ожог лица и месяц госпиталя.

***

Но в службе на БРУ был момент, которому в части завидовали все. В силу припудренности цементной пылью, что было весьма вредно для здоровья, на БРУ каждому за эту вредность выдавали сгущенное молоко в известных всем сине-белых четырехсотграммовых жестяных банках. Вместо обычного натурального молока, за отсутствием тучных стад буренок на ягельных арктических пастбищах. Было положено каждому по полбанки в день. И эта сгущенка пользовалась особым вниманием у дедов в роте, даже не имевших отношения к БРУ и не получавших этот эликсир. Они заранее распределяли ушанов, которые должны были получать сгущенку между собой и в день его выдачи заявлялись на БРУ, в жесткой форме популярно объясняли ушанам, что будет с ними, если те не притаранят им все, до последней банки. По странной логике, командование выдавало этот продукт сразу за весь месяц разом, по двенадцать банок. Наверно им так было сподручнее или считали, что ударная доза принесет больше пользы, чем ежедневный дозированный прием этого «противоядия».
И вот, заливаясь горючими слезами, точнее захлебываясь слюнями, ушан тащил за пазухой в бушлате эти банки деду, всеми силами борясь с соблазном вспомнить этот давно забытый вкус.
Иногда голодный ушан, преодолевая страх, успевал на ходу продырявить банку и высосать его содержимое. В финале неминуемая экзекуция вечером в роте. Известен был рекордный случай, когда один маленький, пухленький, похожий на мумитроля ушан, пока поднимался к деду на третий этаж БРУ, успел опустошить три банки. Обжоре после этого стало так плохо, что ни у одного деда не поднялась рука наказать его. Страшно подумать, что могло случиться, если ушан поднимался бы на пятый этаж. Следующий раз повторить такой фокус не удалось, к ненасытному ушану был приставлен персональный провожатый.
Зато потом деды устраивали праздник живота. В основном сгущенку использовали для приготовления кофейного напитка из пережженного цикория, который употребляли с белым хлебом. Порошок суррогатного кофе и хлеб деды выменивали на кухне столовой на ту же сгущенку. А в условиях отсутствия привычных чайников выходили из положения следующим образом: брали два лезвия бритвы «Нева», закладывали между ними спички и связывали их обычными нитками. Затем, к каждой бритовке, прикручивали по электропроводу и бросив все это в трех литровую банку с водой, втыкали провода в электророзетку. Буквально через минуту кипяток готов. Просто, компактно, быстрее не бывает. Также банки со сгущенкой варили в ведрах с водой в течение нескольких часов. Получалась похожая по вкусу и виду на ириску помадка, которую мазали на все тот же хлеб.
С этой вареной сгущенкой, как-то раз, произошел курьезный случай. Обычно несколько человек собирались и закладывали в большое ведро приличное количество банок со сгущенкой, заливали воду и варили на электроплите в течение трех-четырех часов, до полной готовности, не забывая при этом все время подливать в ведро воду. Но однажды пик процесса варки пришелся на обед и конечно же электроплиту забыли выключить. Возвратившись с обеда, горе кулинары застали следующую картину: едкий черный дым с запахом жженого сахара стоял по всему БРУ. Капитан, начальник БРУ, в невменяемом состоянии крыл трехэтажным матом всех подряд и грозился засадить виновных до самого дембеля на губу. А в помещении, где варилась сгущенка, абсолютно везде, на потолке, лампочках, стенах, столах, лавках, висели грязные сопли того, что раньше называлось сгущенным молоком. Оказалось, что за время обеда вся вода выкипела, банки перегрелись и взорвались. То что не разлетелось, стало разлагаться на электроплите и устроило дымовую атаку. И смех и грех.
Каждый раз, когда раздавался громогласный звук работающего компрессора на КДСе, деды с БРУ посылали туда ушана. Назад он возвращался с заиндевевшим ведром, наполненным синеватым жидким кислородом, полученным в обмен на все ту же сгущенку. В это ведро бросали банки со сгущенкой, отчего жидкий кислород начинал бурно кипеть. Ждали, когда успокоится кислородный гейзер, вытаскивали банки и рубили их топором. Куски окаменевшей сгущенки с удовольствием облизывали, как эскимо на палочке. Ничем не сравнимые ощущения и вкус.
У дедов как-то не возникало желания отбирать у Мирона сгущенку, а съесть такое количество ему одному было не под силу, да и не было большого удовольствия высасывать ее из банки в одиночестве, как тот самый Плюшкин. Дима Персик с радостью откликнулся на просьбу совместно утилизировать продукт, благо он был водителем самосвала ЗиЛ-130 и мог по первому же зову всегда примчаться на БРУ. Сидеть за банкой сгущенки в каморке электрика и ностальгировать, вспоминая посиделки за кружкой пива в пивняке «Жигули» на Арбате, было необычайно приятно.
Сгущенка, как валерьянка кошку, привлекала также внимание матросских дедов береговой службы и флотских экипажей. Они точно знали, когда она выдавалась на БРУ и они, в этот день, присылали туда своих зашуганных салаг для совершения натурального обмена. К обмену предлагалась тельняшка, полосатая мечта каждого стройбатовца. Отказаться от нее просто не было сил. Пять банок и тельник твой.

***

А в это время снег везде почти растаял, только кое-где он белел в низинах, не собираясь таять до следующей зимы. Все дембеля улетели, зато прилетело много бакланов, оккупировавшие коньки крыш казарм.
Солнце перестало заходить за горизонт. Наступил полярный день. Вначале это было интересно и даже радовало. Солнце светило так ярко, как оно может светить только в тропиках. Но температура воздуха не поднималась выше десяти градусов. Постепенно все впали в полусонное состояние и стали как сомнамбулы. Организм требовал привычной смены светлого дня на темную ночь, чтобы отключиться и забыться на свои законные восемь часов. А тут светит и светит проклятый, светит и светит. Не помогали плотно занавешенные окна, предательские яркие лучики проникали в самую малую щель, безапелляционно заявляя, что на дворе день еще не закончился. Поворочавшись на кровати с боку на бок, полусонные деды в кальсонах собирались на задворках казармы, где можно было укрыться от промозглого ветра и сидели в полузабытьи, подставляя лица навстречу солнечным лучам. И так два месяца.
Но топать на службу и обратно по бетонке стало веселее, было не так холодно. На этой бетонке все чаще стали появляться пугливые представительницы женского населения гарнизона, державшие путь на госпиталь и обратно, соседствовавший неподалеку от части. Теперь их, по определенным признакам, можно было отличить от мужчин. Зимой они чаще всего перемещались на переделанной под автобус шишиге – ГАЗ-66, прячась от любопытных солдатских глаз за замершими стеклами. А те, кто добирался до госпиталя пешком, были полностью экипированы как мужчины, укутаны в спецпошив и ватные штаны, матросская шапка-ушанка на голове, валенки на ногах, были одеты вот в такой новоземельский унисекс. А лица, оберегая нежную женскую кожу и глаза, прятали за прозрачным плексигласовым щитком, держа его за деревянную ручку, прикрепленную к нему снизу. Или одевали его как маску, удерживая с помощью резинки на затылке.
Во время очередного марш броска на горизонте показалась одинокая фигурка. При сближении оказалось, что это идет симпатичная молоденькая девушка в чулочках на стройненьких ножках, опрометчиво заменившая теплые брюки юбкой. Все-таки природу не обманешь. Весна - пора брачных игр, хочется перышки почистить. Девушка шла зябко поеживаясь на холодном ветру и видимо проклинала тот час, когда решилась на это дефиле. Первые две роты чуть шеи не свернули себе, проходя мимо нее, отчего ей стало очень неуютно. При прохождении третьей роты, заметив особенно бесстыжий взгляд Геши, под которым она ощутила себя голой, девушка не выдержала и закричала:
- Вы что, идиоты? Никогда женских ног не видели?
Все растерялись, как можно запретить смотреть на такую красоту?
А Гешу это так разозлило, если не хочешь чтобы смотрели, тогда не дразни, не выставляй их на показ, что не выдержал:
- Подружка, если бы у меня были такие ножки, как у тебя, я тогда лучше на руках ходил бы!
Лицо девушки стало пунцовым, она молча прибавила шагу и поспешила своей дорогой.
- Геш, зачем ты так, нам весь кайф сломал и девушку обидел – завозмущались другие деды.
- А что она, оголила ножки чуть ли не до талии напоказ перед батальоном оголодавших парней и думает, что все мы импотенты конченные? – апеллировал Геша.
Весь день в части было только и разговору о достоинствах и недостатках этих прелестных ножек и о ее обладательнице.
В начале июля вместо шапок выдали пилотки. Поначалу, с непривычки, голова мерзла, а потом привыкли. Голова перестала преть, ей стало легче, все-таки пилотка по сравнению с шапкой, что пушинка.
В тундре, на солнцепеке, кое-где появились зелень, ковер из ягеля, маленькие фиолетовые цветочки. В этой скудности растительности и отсутствии буйства красок тоже была своя своеобразная красота.
Солдаты в тундре ловили и приносили в роту маленьких и забавненьких пушистых грызунов, леммингов. И как ни старались заботиться о них, ухаживать, кормить, они все равно погибали. Суровая тундра была их родным домом.
А на помойке, позади столовой, копошились в отбросах грязные и облезлые песцы.

Натовский шпион.

Впритык к военно-строительной части располагалась часть дивизии ПВО, дислоцированная на Новой Земле. Под огромной земляной насыпью, с торчащими на ней антеннами локаторов, скрывались бетонные казематы командного пункта. О размерах подземных сооружений можно было судить по количеству солдат, находившихся одновременно в них. Три раза в день ее строем покидала чуть ли не рота солдат, маршировавших в столовую.
А сама столовая у них была на зависть. Капитальное кирпичное двухэтажное здание. Со слов посвященных, столы там были на четверых, стулья, столовые приборы. Бурдой, как военных строителей, не кормили, котлеты были повседневным явлением. Но никто им не завидовал. Два года в подземелье, высочайшая ответственность, бесконечные боевые тревоги, жесточайшая дисциплина, лютые сержанты, да и деды у них были тоже конкретные.
Все ПВОшники, в отличие от других обитателей гарнизона, выделялись нездоровой бледностью, свойственной обитателям подземелья. Здесь, в Арктике, солнечные лучи многократно усиливаются, отражаясь от сверкающей белизны снежной поверхности, отчего лица покрываются тропическим загаром, а некоторые, из-за этого, временно теряют зрение, особенно весной.
Стройбатовцы в свободное время любили смотреть на ПВОшников, которые все делали образцово показательно, строго по уставу. Даже в столовую из казарм ходили в сопровождении сигнальщиков с флажками, обозначающие границы строя. Команды сержантов выполнялись четко. Если возникала малейшая заминка и сержанту казалось, что кто-то задержался при входе в столовую, то вся рота снова выходила из столовой, выстраивалась и по команде опять заходила в столовую.
Особенно интересно было наблюдать за их манипуляциями по тревоге, которые проводились регулярно. Организованные группы солдат с карабинами и противогазами, быстро перемещаясь занимали свои позиции, локаторы начинали лихорадочно крутиться, бегали сержанты, докладывая офицерам о готовности. Последние все это хронометрировали с секундомерами в руках.
Но в начале июня у соседей начался невиданный переполох. Вместо обычных получасовых учений они целый день метались в полном обмундировании по расположению части, запрыгивали в УРАЛы, которые с ревом уносились куда в тундру. Из аэродрома Рогачево через гарнизон, в неизвестном направлении, тащили зенитные ракетные установки, передвижные локаторы и, к удивлению стройбатовцев, все это опять двигали назад в сторону аэродрома. И так несколько дней подряд.
Геша не выдержал и подошел к сержанту из ПВО, который вместе со своим взводом примчался на УРАЛе к столовой и ждал своей очереди на обед:
- Ребята, Вы что, с цепи сорвались? Если началась третья мировая война, то почему мы об этом не знаем?
Сержант горестно вздохнул:
- Гады натовцы, достали, не спим уже вторые сутки.
- Мужик, очнись, посмотри вокруг. Это мы, а не натовцы.
И тут сержант ткнул в синее-синее небо без единого облачка, с ярким-ярким солнцем:
- Посмотри вон туда, видишь?
- Ничего не вижу.
- Смотри по моему пальцу, видишь?
И тут Геша увидел на фоне чистого синего неба, где-то очень высоко, маленькую, едва заметную сребристую точечку, которую можно было принять за дефект зрения.
Оказалось, что когда наступила ясная погода и установился ветер определенного направления и скорости, у берегов Новой Земли появился натовский разведывательный корабль, замаскированный под гидрографическое судно, и запустил аэростат с разведывательной аппаратурой. Этого шпиона ветром пригнало к полигону. Аэростат, при определенной розе ветров, мог висеть над полигоном неделями. Если воздушные течения уносили его в сторону океана, то улучшив момент, натовцы запускали новый.
И теперь ПВОшники таскали свое вооружение по всему острову, меняя их место дислокации. Они пытались ввести неприятеля в заблуждение. Сержант по большому секрету сообщил, что на самом деле они таскают в основном муляжи, а настоящие батареи ракет стоят замаскированными.
- А что, надо той же ракетой, которую Вы так старательно прячете, сбить его – заметил Геша.
- Эта сволочь холодная, инфракрасная система наведения ракеты ее не видит. К тому же сделана она полностью из полимера и покрыта специальным составом, видишь, как блестит. Поэтому не отражает радиоволн и ее не видит локатор. Так что ракетой не попадешь.
- Ну, тогда надо поднять истребитель-перехватчик, вон их, сколько стоит в Рогачево, или зениткой расстрелять с земли, делов то.
- Опять таки, как ее достать, если она висит на высоте тридцати километров и ни одна зенитка на такую высоту не стреляет. А наш МИГ-25 может подняться только на двадцать пять километров. А если каким то чудом удастся попасть в нее из чего нибудь, то ей это как мертвому припарки. Аэростат сделан из нескольких десятков тысяч маленьких шариков, наполненных гелием, и повреждение пары сотен из них ничего не изменит.
Тут из столовой вышел отобедавший взвод и сержант повел туда своих солдат.
Но ПВОшникам на этот раз повезло, уже через день подул южный ветер, погнав всевидящее натовское око шпионить за Северным полюсом.

Матрос Игорь.

В один из ясных майских дней дневальный крикнул Мирона на выход. На улице его ожидал незнакомый матрос. Звали его Игорем, родом он был из города Одинцово Московской области. Служил он адъютантом Начальника политотдела новоземельского полигона контр-адмирала Дьяченко.
Оказалось, что недавно, из очередной сводки происшествий, составленной для командования гарнизона, контр-адмирал узнал об избиении новобранцем старослужащего, закончившееся членовредительством, вернее лицовредительством последнего, о чем к сводке прилагался доклад из госпиталя. По этому поводу он потребовал к себе с подробным докладом Начальника политотдела Спецстроя, капитана первого ранга Мелешко. Все-таки случай был необычный. До этого пострадавшими всегда значились новобранцы, а не наоборот. Вот чем, оказывается, был вызван тот интерес Начальника политотдела Спецстроя к Мирону в клубе.
Конечно драка в армии это ЧП, но Начальник политотдела полигона правильно оценил ситуацию и приказал к Мирону не применять никаких санкций.
Игорь, как его адъютант, был в курсе всего происходящего. Личность Мирона вызвала у него живой интерес. Призвался Игорь в одно время с Мироном, успел тоже поконфликтовать с матросскими дедами, служившими в типографии гарнизонной газеты «За Родину», куда он был прикомандирован. А эта типография была совсем неподалеку от третьей роты, через клуб части и баню. Но ему было проще, дедов в подразделении было всего три матроса и не все из них решались видеть в контр-адмиральском адъютанте салагу. А самое главное, оказывается он до армии тоже занимался карате, но нелегально, где-то в подвале у человека, который тренировался тоже в Центральной школе карате. Кстати, Мирон как-то видел этого товарища на воскресных тренировках школы карате на Цветном бульваре, которые вел сам Алексей Штурмин.
Обоим было приятно знакомство с коллегой. У Игоря было предложение: он решит вопрос о совместных регулярных тренировках в спортзале гарнизонного бассейна через своего начальника, контр-адмирала Дьяченко, но для этого надо всего лишь малость, согласие Мирона. Конечно Мирон с радостью согласился.
Совершенно неожиданным оказался для командования части приказ сверху: по выходным дням отпускать Мирона в увольнение на тренировки в спортзал гарнизона. В части в увольнение категорически никого не отпускали, ни под каким предлогом. А тут каждые выходные. Даже замполит Павлов, зная, от кого исходит распоряжение, с трудом заставлял себя подписывать увольнительные. А пару раз специально отсутствовал в части, чтобы не выдавать его и тогда тренировка срывалась. Игорь не преминул пожаловаться на это контр-адмиралу. Видимо последний так осерчал, что Мирону в части, от греха подальше, немедленно выписали постоянный пропуск на выходные в гарнизон маршрутом до спортзала. И после этого уже ничто не мешало регулярно посещать тренировки.
Спортзал располагался в центре гарнизона, рядом со школой, на втором этаже здания бассейна. Это был настоящий полноценный спортзал. В начале, за не имением кимоно, тренировались в военном обмундировании, но босиком, как положено в карате. Затем выручил Эдик, выделивший из запасов санчасти новые простыни, из которых портной Кузенков быстренько скроил и сшил всем кимоно, в том числе и самому Эдику, который, с неимоверным трудом, тоже добился у замполита Павлова разрешения на посещение тренировок. А вскорее к ним присоединились два офицера из НИЧа: старлей математик и капитан приборист, молодые симпатичные ребята с интеллектом, не испорченным повседневной армейской действительностью. Жизнь стала веселее.
Хотя у новоявленных каратистов, кроме Игоря, с физподготовкой и растяжкой было не ахти как, все с неимоверным энтузиазмом стали постигать азы карате и в скором времени добились в этом деле неплохих результатов. Таких результатов, что через полгода командованием было велено на ноябрьские праздники подготовить показательное выступление по карате.
И вот на праздничном концерте седьмого ноября в Доме офицеров неискушенная публика, состоящая из представителей высшего света гарнизона, впервые увидела доселе невиданное, для того времени, боевое искусство с таким загадочным, но в то же время приводящим многих в восторг, названием карате.
Вначале была групповая демонстрация пяти начальных ката. Затем Игорь выполнил уже более сложную ката, в котором демонстрировалась сложная техника ударов ногами. За ним Мирон выполнил ката с названием «Гром», которая, обычно никого не оставляет равнодушным, так как при ее выполнении демонстрируются очень сложные удары руками, удары ногами в прыжке, эффектные блоки и передвижения с пируэтами. Короче говоря, целый спектакль схватки с воображаемым противником.
Затем была не менее захватывающая инсценировка боя с одним, двумя, тремя и четырьмя противниками, когда друг по другу наносятся практически настоящие удары. Эффектные удары, эффектные падения и у публики создавалось ощущение, что они стали свидетелями настоящей драки. Особенно в восторге от всего происходящего были присутствовавшие в зале дети.
И в конце, уже к восторгу всех присутствующих, Мирон с Игорем в большом количестве разбили различными ударами рук и ног деревянные доски толщиной до пяти сантиметров.
После этого выступления у командования части уже не возникало желания чинить какие-то препятствия для посещения спортзала Мироном и Эдиком.

ЛЕТО. ГОД ПЕРВЫЙ.

Разгрузка транспортных судов.

Наконец пришло лето, которое, казалось, никогда не наступит. Снег небольшими пятнами белел только в низинах. Но лед в заливе продолжал стоять.
В начале июня в залив вошел ледокол Мурманск, который, разбивая многометровый лед, проложил дорогу для транспортников до причалов. Около причалов он поелозил из стороны в сторону, взад вперед, выворачивая огромные глыбы льда, которые с грохотом падали назад в воду, поднимая тучу водяных брызг и мелких ледяных осколков. Вслед за ним осторожненько прошли транспорты – дизель-электроход Обь и БМСТ Яуза в сопровождении сторожевого корабля. На Оби доставили стройматериалы и разгружали его стройбатовцы, а на Яузе в основном было продукты и другие товары, а разгружали ее матросы.
То, что привезли свежие продукты, стало заметно по появлению в супах в столовой части свежей капусты, вместо кислой квашеной. По своей сути эти супы все равно оставались, как и раньше, почти прозрачной пустой болтушкой. Но едва заметный навар свежей капусты придавал им такой необыкновенный вкус, что вопреки обыкновению солдаты сметали этот суп полностью, не оставляя ее в котелках ни капельки. Кто не ел месяцами кислую квашеную капусту во всех блюдах подряд, тому не понять вкуса навара свежей капусты в супах.
Когда наступила очередь разгружать вино-водочные изделия, то в каждый грузовик, рядом с матросом водителем, посадили сопровождающего из числа прапорщиков. Глядя на полные грузовики с различным алкогольным питьем, задействованным на разгрузке судов стройбатовцам и матросам приходилось только облизываться. Близок локоток, да не укусишь его.
Одному из стройбатовцев стало настолько невмоготу, что он отправился к матросам на переговоры. Те тоже не менее остро мучались вопросом экспроприации столь вожделенного зелья. Но ситуация была тупиковая, если конечно не сбросить в залив всех сопровождающих прапоров. Из глубокой задумчивости представителей сухопутных и морских сил вывело неожиданно раздавшееся шипение, с которым пар стал вырываться из шланга на стоявшем тут же, рядом с судами, сторожевом корабле. Это один из матросов сторожевика с помощью струи пара наводил марафет на палубе родного корабля. И тут стройбатовца осенила замечательная идея и он с матросом отправился на сторожевик, где быстренько обо всем договорились с обладателем парового шланга о совместных действиях.
Когда подъехал очередной грузовик с сопровождающим на погрузку алкоголя, матрос со сторожевика занял позицию. Когда погрузили последний ящик со спиртным, матрос открыл на полную катушку кран на шланге с паром и стал старательно им манипулировать, якобы наводить лоск на своем корабле, а на самом деле очень умело стал создавать дымовую, то есть паровую завесу вокруг и над грузовиком со спиртным. А в это время стройбатовец быстренько заскочил сзади в кузов грузовика и стал из нижних ящиков набивать за пазуху своего бушлата бутылки с водкой. На все это сквозь клубы пара, с высоты палуб разгружаемых судов, с изумлением взирали солдаты, матросы, офицеры и гражданские из экипажей судов, но никому даже в голову не пришло, как-то пресечь это воровство. Более того, все они дружно выдохнули с облегчением, когда воришка, вскорее превратившийся в этакую беременную бабу в солдатской форме, поставив для сокрытия преступления на выпотрошенный ящик соседний полный ящик с бутылками, неловко сполз через задний борт грузовика и поддерживая руками снизу бушлат, быстренько поднялся по трапу на Обь и исчез в трюмах транспортника.
А в это время ничего не понимающий и ничего не видящий сквозь клубы пара сопровождающий прапор наконец-то дождался, когда выключат пар и дал команду водителю ехать на склад.
После этого сотрудничество между матросами и стройбатовцами приняло постоянный характер. Поздней осенью, когда наступала полярная ночь и грузовые суда забрасывали в гарнизон провизию на всю долгую предстоящую зиму, матросы кооперировались со стройбатовцами и это приносило свои плоды. Дорога с причалов на продовольственный склад проходила рядом с БРУ. По уговору, когда грузовик, в кузове которого находилось спиртное, проезжал мимо БРУ, матрос как бы невзначай переключал ближний свет на дальний, что не вызывало никаких подозрений у сопровождающего прапора и максимально сбавлял ход на разбитой дороге. Стройбатовец, сидевший в это время рядом с дорогой в засаде, забирался сзади в кузов грузовика и утаскивал, сколько мог, бутылки со спиртным. Потом он честно делился трофеем с матросом водителем. Недостача списывалась по акту, так как определить, где пропали эти бутылки было невозможно. То ли в порту погрузки, то ли на переходе, то ли на разгрузке.
Так ковалась дружба и сотрудничество между различными родами войск. Как поется: и хлеба горбушку, и водку бутылку, все по братски пополам.

Солдаты, выпивка и тигра.

Тягу русского человека к выпивке ничем нельзя искоренить. В отсутствии доступа к продажному алкоголю, его изощренный ум способен на великие открытия в попытке получить доступ к вожделенному зелью.
Время от времени командование части проводило тотальные проверки всех объектов, на которых несли службу солдаты. Когда находили брагу в самых укромных местах, то тогда процесс его изготовления переносили в огнетушители, расположенные на своих штатных местах. Когда и это обнаруживали, то пытливый солдатский ум приспосабливал для этих целей радиатор отопления, предварительно заглушив подводку к нему, а после очередного разоблачения прятали брагу в горелках во внутренних полостях дверей под носом у начальства. Это было бесконечная игра в кошки мышки тех, кто очень хотел выпить и тех, кому по долгу службы было предписано этого не допущать. И это бесконечная борьба шла с переменным успехом, без всякой перспективы для обеих сторон, о чем говорили десятки литров вылитых на землю браги и в то же время с завидным постоянством появляющиеся под хмельком солдаты в казармах.
Если кому-то из солдат удавалось на ЦМСе незаметно слить из бочки ведро клея БФ, то это становилось большим праздником. В ведро с клеем высыпали пачку пищевой соли и деревянной палкой размешивали клей до тех пор, пока на этой самой палке не образовывался большой ком сопли, которая составляла клеевую основу БФ. Оставшуюся мутную жидкость фильтровали через тряпочку и фильтрат, разведенный водой, употребляли вовнутрь. Пить было противно, все равно разило клеем и невозможно драло горло, но желаемый эффект наблюдался. Правда все это сопровождалось сильнейшим похмельным синдромом на следующее утро.
В один из ноябрьских ночей дежурный по части, при обходе, обнаружил запах ацетона во всех трех казармах, о чем наутро доложил в своем рапорте начальству. На следующий день, на вечерней поверке, во всех трех ротах старшины обнаружили под изрядным хмельком большинство старослужащих, от которых несло запахом все того же ацетона. На попытки узнать об источнике суррогатного зелья, все замеченные в его употреблении стойко хранили молчание, никакие угрозы не могли их заставить признаться. Командованием был введен режим ЧП, никто даже пукнуть не мог, чтобы об этом не узнало начальство. Но по прошествии некоторого времени, когда все успокоилось, снова и снова стали появляться веселенькие солдатики в парах ацетона. И это повторялось до тех пор, пока начальство не обнаружило на свалке автобазы источник этого суррогата, наполовину пустую двухсотлитровую железную бочку.
Оказывается, эту бочку с жидкостью, используемую авиацией как противобледенительное средство для самолетов, обнаружили на аэродроме двое водителей из первой роты, куда их послали за грузом с очередного борта прилетевшего с материка. Они незаметно, ценой неимоверных усилий, сумели вдвоем загрузить бочку на УРАЛ, привезти на автобазу и спрятать ее на свалке, среди заброшенных автомобилей. Так как жидкости было двести литров, то они щедро поделились ею со всеми сослуживцами в части, кто пожелал ее вкусить. Самое удивительное, что никто, из огромного числа дегустаторов, не раскололся перед начальством, как бы те не старались, пока они сами не обнаружили эту самую бочку. Но еще большее удивление вызывало то, что ни у кого из употребивших эту жидкость не было явных признаков отравления этим суррогатом, хотя смесь была очень гремучей.
Но больше всего везло тем солдатам, которые по роду службы имели контакты с вольнонаемными, чаще всего с молодыми женщинами, которые почему-то проникались особыми симпатиями к солдатам. Через них, время от времени, удавалось купить вино или бутылки с питьевым спиртом, изредка водку. Последняя пользовалась таким успехом, что сметалась сразу же после доставки в гарнизон с прилавков магазинов населением и продажа ее, даже офицерскому составу, была ограничена.

***

С водкой в гарнизоне была связана одна забава среди молодых офицеров. Суровый климат, однообразная служба, холостяцкая жизнь в общежитии, почти полное отсутствие свободных представительниц прекрасной половины человечества, так как практически все женщины в гарнизоне, способные вызывать сексуальный интерес у сильной половины человечества, были чьими-то женами и бдительно оберегались от посягательств молодых самцов их законными мужьями. Такая жизнь навевала на них беспробудную скуку. А от скуки русский человек начинает пить. Пить крепко. А так как молодой ум начинает искать смысл жизни во всем, в том числе и в питье, то им была придумана игра в тигра.
Несколько молодых офицеров с оказией покупали ящик водки и собирались у кого нибудь в комнате за столом в офицерской гостинице. Каждый клал на стол десять рублей, благо здесь зарплата даже молодого лейтенанта, с учетом северных коэффициентов, была приличная, наливали по двести грамм водки в граненые стаканы, выпивали и под команду кого нибудь из участников забавы:
- Тигра! – залезали под стол. А затем вылезали из под него обратно и снова усаживались за столом. Немножко пообщавшись, повторяли снова всю процедуру с деньгами, водкой и тигрой.
И так до тех пор, пока из под стола выползал только один, а остальные, спрятавшись под столом от очередного тигра, уже были не способны вылезть по причине чрезмерно большой дозы принятой водки. Этот последний и считался победителем, ему доставались все деньги на столе.

Буковина, БПК, БДК. Командировка в п. Северный.

К середине августа ранее пустынный залив гарнизона Белушья Губа стал местом паломничества почти всех кораблей Северного флота, да и не только.
Вначале пришел белый красавец, пассажирский круизный лайнер Буковина. В гарнизоне местные обитатели констатировали: наука приехала. Наука – это все те, кто был откомандирован на полигон для выполнения ядерных испытаний от разработчиков оружия.
Большинству из них строго настрого запрещалось сходить с корабля, даже на пристань, не говоря уже о визите в гарнизон. Для пущей строгости, у трапа Буковины неотлучно дежурил матрос из караульной роты с карабином.
Буковина обычно стояла недели две, пока не отправлялась дальше, к поселку Северный, непосредственно к месту испытаний. Наука шалела от безделья и замкнутого пространства. Большинство из них все эти дни беспробудно пьянствовало на борту. А с берега на них с завистью взирали солдаты и матросы. Им казалось, что там, на борту этого белого корабля, бурлит красивая и беззаботная жизнь под аккомпанемент модных шлягеров, обслуживаемая симпатичными официантками в кокошниках, которые действительно время от времени мелькали с подносами в иллюминаторах корабля.
А на самом деле официантки, в большинстве случаев, обслуживали только избранных, а основная масса устраивала междусобойчики у кого-нибудь в каюте, употребляя заранее припасенные на материке поллитровки под самый нехитрый закусон, разложенный на газете. Все-таки научные сотрудники в СССР были далеко не самые обеспеченные люди. А красивую музыку, с утра до вечера, заводил по своей инициативе радист-энтузиаст по внутрикорабельной трансляции.
Но пила наука крепко. С берега часто наблюдали еле ползающие по кораблю экземпляры. Однажды такое чудо, в невменяемом состоянии, свалилось с корабля на пристань, чуть не угодив в ледяную воду залива между кораблем и пристанью. Но увидев бегущего к нему караульного матроса с карабином наперевес, он мгновенно протрезвел и с ловкостью обезьяны заскочил обратно через высокий борт на корабль.
Затем прибыл Большой десантный корабль (БДК) в сопровождении Большого противолодочного корабля (БПК). БДК с ходу уткнулся носом в берег, открыл передние аппарель и с него на берег съехали УРАЛы с высокими кунгами, которые отправились на спецобъект ДАФ. В гарнизоне многозначительно перешептывались:
- Изделия привезли. Повезли на окончательную сборку.
Через несколько дней УРАЛы возвратились и загрузились обратно в БДК. И теперь БДК, в сопровождении БПК, Буковина и разная другая военно-морская мелочь вышли из залива и взяли курс на поселок Северный.
А пока в заливе находились Буковина, а тем более БДК с изделиями, у местного плавсостава наступали горячие деньки. Их бесконечное число раз поднимали по тревоге и они на Средних (СДК) и Малых десантных кораблях (МДК), на различных вспомогательных судах вместе с пришлыми гидрографическими, то бишь разведывательными судами, тральщиками, сторожевиками, вплоть до БДК и БПК, выстроившись в одну линию, утюжили водную гладь залива. В гарнизоне говорили:
- Наверное, американская подлодка где рядом шляется. Чуют, что изделия привезли. Интересуются.

***

К середине августа стало ясно, что недолгое северное лето близится к концу. Солнце уже стало задевать по ночам линию горизонта, температура воздуха стала понижаться. Бывалые автомобилисты приуныли. А причина их грусти оказалась очень простая, их ждала неминуемая командировка в поселок Северный, на забивку. И вот в конце августа пришел назад БДК, в который загрузили новенькие УРАЛы и ЗиЛы вместе с их водителями и другим людом и отправился назад на полигон.
Прибывших распределили по свободным местам в казармах, вперемежку с местными аборигенными разновидностями одичавших военных строителей. И начался аврал.
Непосредственно штольни и штреки под горой пробивали горняки из Украины – хохлы, как их было принято здесь называть. Затем прибывали наука на Буковине, изделия на БДК, военные специалисты, сотрудники НИЧа, и еще куча всякого разного народа, обеспечивавших безопасность и контроль испытаний, а также ответственные за проведение ядерных испытаний. В проливе и перед поселком стояла куча военных кораблей и невоенных судов, а вертолеты сновали непрерывно. Круглые сутки, и в дождь, и в снег, туда сюда, как муравьи, сновал самый разношерстный народ, метались по горной тундре автомобили и вездеходы самых разных калибров. Вообще создавалось впечатление, что именно сюда переместился, на это время, современный Вавилон. Контролировать личный состав командирам было весьма проблематично, дисциплина и распорядок дня приносились в жертву достижению только одной единственной цели – успешно и вовремя провести испытания. Поэтому в подразделениях был полный бардак, который, в порядке вещей, перманентно становился здесь нормой и в повседневной солдатской жизни между испытаниями.
Вначале, в конец штольни в горе, доставляли изделие, по-простому ядерный заряд. Затем, в боковые штреки штольни, устанавливали другие заряды, но чаще всего их было всего два, потом устанавливали контрольные и измерительные приборы, к которым протягивали десятки километров проводов и кабелей. После этого начиналась забивка штольни. Через определенное расстояние возводили бетонные гермостенки, пространство между которыми заполняли мешками с песком.
Забивка не прерывалась ни на минуту Заезженное донельзя местное БРУ работало круглосуточно. Если что-то ломалось, то все необходимое оборудование или специалисты мгновенно доставлялись вертолетом из гарнизона. Солдаты валились с ног от усталости и недосыпа. Доходило до того, что по воспоминаниям очевидцев однажды ночью у трех водителей, везших бетон в штольню, возникли галлюцинации. Один из них остановился ночью посреди дороги, так как вдруг обнаружил танцующую на капоте своего автомобиля девушку. Следовавшим за ним, двум другим водителям, тоже пришлось остановиться и после объяснений первого водителя о причине своей остановки, эти двое тоже увидели танцующую девушку. Все трое, забыв обо всем, устроились поудобнее, чтобы полюбоваться ею. Командирам срочно пришлось снимать ребят с автомобилей и отправить эту троицу отсыпаться.
До штольни ездили по тому, что трудно было назвать дорогой. Это была разбитая грунтовка, с торчащими повсюду глыбами камней. Новеньких грузовиков и самосвалов едва хватало только на одну забивку. Все торчащие на днище автомобиля элементы, особенно головки болтов и гайки, зализывало об валуны так, что ни за один из них нельзя было ухватиться ключами. Двигатели и трансмиссии надрывались до предынфарктного состояния. После забивки большинство этих автомобилей шло на списание.

ОСЕНЬ. ГОД ПЕРВЫЙ.

Ядерные испытания на полигоне.

Когда забивка благополучно завершилась, синоптики, с учетом розы ветров, дали добро на проведение испытаний. Это на тот случай, если произойдет выброс продуктов взрыва через разломы породы, чтобы его отнесло ветром на север, подальше от цивилизации. По команде из Москвы произвели подрыв ядерных зарядов. Но перед этим науку посадили на Буковину, солдат, матросов и прочий военный люд на БДК и другие суда и вывезли по проливу Маточкин шар на безопасное расстояние, никого в поселке не осталось. В тот год, по данным американских источников, в конце сентября произвели два взрыва мощностью от 20 до 150 килотонн каждый. Как показала радиационная разведка с борта вертолета, зависшей над местом взрывов, все закончилось без видимых выбросов, только гора несколько просела после этого.
А раньше бывало, что через разломы в горной породе или устье штольни начинал валить черный ядовитый радиоактивный дым. Воздух вокруг разломов, пронзаемый заряженными элементарными частицами, образующимися в результате радиоактивного распада, начинал светиться голубым светом. В науке это называется эффектом Черенкова. Счетчики Гейгера начинали безумствовать, не трещать, а просто гудеть. Тогда окрестности горы закрывали для свободного доступа.
Раньше ядерные испытания проводили на южной оконечности архипелага, на полигоне Сухой Нос. Это были подводные, наземные и атмосферные испытания. Но и в те времена происходили нештатные ситуации, когда радиацией накрывало то, что не должно было накрывать. И тогда некоторые солдаты проявляли чудеса героизма, граничащий с безумием. Шли в самое радиоактивное пекло для выполнения задания. Такими были солдаты срочной службы Столетов и Попов, впоследствии первый стал Героем Советского Союза, а второй был награжден орденом Ленина. Правда, что сталось с ними потом, история об этом умалчивает.
Но в этот раз ничего закрывать не пришлось, разведка дала добро, всех высадили обратно на берег. Наука побежала снимать показания с приборов, местные военные аборигены разошлись по своим казармам отсыпаться, а прикомандированные водители с радостью вернулись на БДК в гарнизон, который по сравнению с поселком Северным показался им просто курортом. На доставленные назад те самые новенькие УРАЛы и ЗИЛы без слез нельзя было смотреть. Основную их часть сразу же отправили на свалку.

Дембель Рики и Сашка.

Не успели привыкнуть к лету, как пришла осень. Зарядили дожди, мгновенно стало промозгло, холодно и тоскливо. Служба шла своим чередом, будущие дембеля с нетерпением ожидали приказа об их увольнении.
И вот принесли долгожданную газету с текстом этого самого приказа. Деды, теперь уже дембеля, мигом поставили табуретку на стол в курилке, вручили одному из ушанов эту газету. Тот, взобравшись на табуретку, громко огласил текст приказа сгрудившимся вокруг него дембелям. На следующий день, во время завтрака, дембеля отдали ушанам свои законные порции масла. Это была издавна сложившаяся традиция, совершать такое жертвоприношение, если точнее маслоприношение, в день опубликования приказа. А еще каждый дембель был озабочен поиском газеты с приказом, чтобы вырезать его оттуда и вклеить на первую страницу своего дембельского альбома.
Для полноты картины не хватало только прибытия нового пополнения. А оно не заставило себя долго ждать. Через полмесяца гонцы из части, группы сержантов во главе с офицерами, или как еще их называли покупатели, отправились на материк за новым пополнением и вскорее доставили новых ушанов в часть. Глядя на них, несуразных, озябших и вусмерть перепуганных, опять каждый старослужащий считал обязательным непременно крикнуть:
- Ушаны, вешайтесь!
Все повторялось, ничего не могло измениться, жизнь продолжалась. Все с нетерпением стали считать дни, когда прибывшие примут присягу и распределятся по ротам. Это была новая веха в жизни у всех, каждый призыв поднимался вверх на одну ступень по негласной армейской иерархической лестнице: ушан становился молодым, молодой стариком, а старик дедом.
Первые ждали этот день с особым нетерпением, наконец-то им удастся распрощаться с ненавистной половой тряпкой, которая на целых полгода стала спутницей их жизни. Да и вообще, хотелось почувствовать себя уже человеком, ну хотя бы с совсем малюсенькими правами, но человеком.
А в это время дембеля, небольшими группами, стали убывать из части. Их, таких нарядных и обалдевших, еще не совсем поверивших в свое счастье, после прощания с сослуживцами заводили в штаб части, где они подписывали обязательства о неразглашении, сверяли их вещи с заранее составленным списком. Затем, уже никого к ним не подпуская, сажали на тот самый УРАЛ, на котором их когда-то в первый раз привезли в часть и увозили под завистливые и тоскливые, особенно ушанов, взгляды остающихся. И каждый из дембелей обязательно считал нужным крикнуть остающимся:
- Мужики! Не горюйте! Когда нибудь и у Вас будет дембель! Это я Вам говорю!
Рики и белобрысый Саша, который на спор забирался на башенный кран, тоже готовились к дембелю. Обычно дембеля, перед самым увольнением, становятся пушистыми и белыми, милейшими людьми, они уже мыслями там, в другой жизни. Но этот Саша, в силу своего говнистого характера, решил устроить беспредел и стал лично гонять ушанов, всячески над ними издеваться. Даже другие дембеля, в том числе и Геша, косо смотрели на его выкрутасы. Стал он время от времени задирать и Мирона, видимо все же, вопреки печальному опыту других, он не мог смириться с фактом присутствия в роте непокорного ушана. Мирону пришлось предупредить Сашу:
- Послушай, тебе сейчас надо просто радоваться предстоящему дембелю и жить этим, а не доставать нас всех. У тебя и так много врагов среди нынешних дедов, которых ты гнобил полтора года назад. Ты для них до сих пор, как красная тряпка для быка. Они и сейчас с радостью оприходуют тебя, при первой же возможности. Но вместо них это могу сделать я. Но я не буду тебя шибко бить. Я просто поставлю тебе аккуратненький фингальчик под глазом перед самым твоим увольнением, можешь даже заказать под каким. Для меня это не проблема, ты ведь знаешь. Так что подумай.
Видимо Саша очень хорошо подумал. Перспектива заявиться в родную хату из армии пред родительские очи, перед своей девушкой и друзьями с фонарем под глазом не очень то его обрадовала. Он до самого отъезда из части был тише воды и ниже травы.

***

Не прошло и двух недель, как в роту привели новых ушанов. И снова деды, старики и молодые словами, кулаками и пинками доходчиво и быстро объяснили бывшим ушанам, а теперь молодым, что с этого момента их предназначение быть цепными псами и гонять новых ушанов на мытье полов, заправку постелей и т.д., и т.п. А если кто-то, в силу своих интелегентских наклонностей или пацифистских убеждений, пытался увильнуть от этих новых обязанностей, то его заставляли драить полы вместе с ушанами. Одного раза такой профилактики хватало за глаза, чтобы самый миролюбивый новоявленный молодой начинал с остервенением пинать и гонять ушанов. А часть как жила, так и продолжала жить своей повседневной обыденной жизнью, все шло своим чередом.

Аристархов. Драка со стариком.

В один из осенних дней часть взбудоражило известие о том, что какой то ушан из второй роты побил старика. Все подумали, что-то многовато на просторах нашей Родины развелось каратистов, теперь ушаны только и будут делать, что гонять и бить старослужащих. А как же армейские традиции, уважение к дедам и, в конце концов, кто же теперь будет нести службу, если старослужащих ни во что не ставят? Начались разборки на уровне командования части.
Оказалось, что в осенний призыв попал некий Аристархов Слава, из Свердловска. Он к своим молодым годам уже имел уголовный опыт, отбыл срок. То есть, в отличие от основной массы солдат части, он был вполне сформировавшимся взрослым человеком с определенным жизненным опытом. Попав во вторую роту, он сразу же сказал дедам, что он после зоны, но знает свое место в армейской иерархии, будет делать все, что положено ушану. Только просил не бить и не унижать его. Из уважения к его прошлому и учитывая, что к тому же он был женат, деды порешили на том и остановиться.
Но во время этого разговора отсутствовал один из стариков из хозвзвода, кладовщик, который в роте появлялся только на вечернюю поверку и поспать, поэтому был не в курсе дела по поводу Аристархова. Рыженький, несколько возомнивший о себе ефрейтор, так как кладовщик в части был уважаемым человеком, он на свою беду случайно увидел в столовой невысокого полноватого ушана, а это оказался Аристархов и решил припахать его:
- Эй, солдат, а ну ка быстренько в кладовку и подмети там полы – и для придания ускорения дал ему пинка.
Ответ последовал незамедлительно, в виде увесистого хука в левый глаз рыжего кладовщика, отчего тот немедленно закатился под стол и вылез откуда лишь после того, как на шум прибежал дежуривший по столовой прапорщик. А вылез кладовщик из под стола уже с солидным фингалом под глазом.
На этот раз командование части приняло соломоново решение. За неуставные отношения наказало обоих. Одного за то, что дал новобранцу пинка, а второму за то, что поднял руку на старшего по званию. Их отправили совмещать время с пространством. Но после этого Аристархова зауважали, уже никому в голову не приходила мысль придавать ему ускорение каким то способом.
Впоследствии Аристархов пошел в гору, дослужился до младшего сержанта, но кончил плохо, видимо дало о себе знать его уголовное прошлое.

Персик, предводитель бритоголовых.

Служба у Димы Персика в первой роте шла не шатко не валко. От основной массы своих сослуживцем от отличался начитанностью и приличными манерами. До призыва в армию он дружил с ребятами из группы «Машина времени» и другими знаменитостями, вообще был еще той столичной штучкой. Отец у него были потомком героя революции. В спортивных кругах родители Персика были довольно известными людьми, так как состояли в руководстве спортивного комплекса Лужники в Москве, а жили они в номенклатурном доме в начале Кутузовского проспекта.
Но в то же время Персик был великим пофигистом, невоздержанным на язык, что в сочетании с его начитанностью в армейской жизни не всегда шло ему на пользу. Благодаря своему острому языку и дерзости по отношению к командирам, он первым среди ушанов побывал на губе, где впоследствии стал одним из его постоянных клиентов.
Большое недовольство у командования части вызвало то, что он стал родоначальником движения бритоголовых. А дело заключалось в том, что у ушанов, через тройку месяцев после начала службы отросли волосы. К прическе, конкретно к длине волос, как и к подворотничкам и начищенности сапог, у старшин рот было особое отношение. Если подворотнички без труда перешивались, а сапоги начищались самостоятельно, то постричь самого себя было весьма проблематично и упросить кого либо это сделать было сложно, никто из своих не решался взять на себя такую ответственность, не было таких умельцев. Старослужащие же были не в счет, кто из них захочет постричь ушана.
После нескольких выговоров и нарядов вне очереди от старшины роты за прическу, Дима плюнул на все и сам постриг себя наголо, причем решил шикануть и дополнительно побрил бритвой голову до блеска. Глядя на него, большинство ушанов первой роты сделали то же самое. Пример оказался заразителен. Страдающие от тех же гонений от своих старшин рот по поводу причесок ушаны двух других рот проделали то же самое.
В воскресенье в клубе, к своему изумлению, замполит Павлов обнаружил почти треть части обритых наголо, под Котовского. Это непонятное для него явление он воспринял как некий знак несанкционированного протеста вверенного ему подразделения, как вызов ему лично и учинил скрупулезную разборку. Досталось всем, и старшинам рот, требующим, но не обеспечившим пострижку, и Персику, как зачинщику движения бритоголовых ушанов, и всем бритым ушанам. В результате Персика отправили на губу, как возмутителя спокойствия, всех лысых ушанов на целую неделю вечерами выводили на прогулку строем и с песней на плац на перевоспитание, чтобы никому впредь неповадно было.

***

В октябре, когда стукнули морозы, приехали хохлы долбить шурфы для свай. Все более или менее капитальные строения на вечной мерзлоте строят на бетонных сваях, которые вмораживают в эту мерзлоту. Если ставить обычный фундамент, то под воздействием тепла от здания мерзлый грунт начинает таять и расползаться, а само здание перекашиваться и разрушаться.
Для того, чтобы построить одно здание, надо было установить десятки, если не сотни свай. А для этого вольнонаемные хохлы долгими полярными ночами долбили вечную мерзлоту, сантиметр за сантиметром, специальным снарядом-ковшом. Затем в этот шурф ставили бетонную сваю и закрепляли его там. Летом этого нельзя было делать, потому что верхний слой мерзлоты, при плюсовой температуре, превращался в болото и любую выемку, в том числе и шурфы, быстро заливало грязной жижей.
Обычно у хохлов был свой вольнонаемный водитель и им выделялся УРАЛ, но в этот год почему-то этого не случилось. Поэтому командованием Спецстроя было решено прикрепить к ним водителя из части. Решили, от греха и от Персика подальше, откомандировать именно его к хохлам, чтобы поменьше мозолил глаза всем своей бритой головой. А для верности еще перевести его в третью роту, казарма которого стояла на самом отшибе, вне расположения части. Так Персик опять появился на горизонте у Мирона, чему они оба были несказанно рады, чего нельзя было сказать о командовании третьей роты.

***

Особенно близко к сердцу перевод Персика принял замполит третьей роты лейтенант Василий Годулянт.
Невысокий, тщедушный, с далеко шагающим впереди него тонким крючковатым носом, Годулянт, родом из Москвы и был еще тем фруктом. В нем одновременно присутствовали и наполеоновские амбиции, и непреклонная сталинская убежденность в своей правоте. Он, как Сталин, заложив правую ладонь под отворот френча, то есть кителя, любил покрасоваться перед строем и так же, как вождь народов, многозначительно и с расстановкой выдавал, как истину в последней инстанции, вполне обычные армейские установки. Как говорится, от великого до смешного один шаг.
Хотя ростом Годулянт не вышел, зато говнюком был изрядным, много попил он кровушки солдатской.
Так вот, этот самый Годулянт решил посвятить себя делу перевоспитания этого самого пресловутого Персика. Решил делать это весьма основательно. Для начала он стал доверительно говорить с ним за жизнь по душам, пытаясь вызвать того на откровенный разговор, чтобы понять мотивы такого поведения Димы. Так, наверное, учили его в военном училище, когда пекли из него замполита.
Диме это не шибко понравилось. С чего это какой-то замполит, к которому он не испытывал никаких симпатий, удумал поковыряться у него в душе? Поэтому Персик решил не терять бдительность и держать того на дистанции.
Но когда в октябре Годулянта отрядили в Москву за очередным призывом, Персик подошел к нему с грустным видом и печальным голосом спросил замполита:
- Товарищ лейтенант, могу я обратиться к Вам с просьбой?
- Смотря с какой. Но если это в моих силах, то я постараюсь его выполнить – обрадовался Годулянт возможности хоть как-то найти контакт с Персиком.
- Я слышал, Вы едете в Москву. Понимаете, не знаю почему, но уже больше месяца я не получаю от моей девушки писем. Я так беспокоюсь, может кто-то другой у нее появился или серьезно заболела? Она живет рядом со станцией метро Студенческая. Не можете ли Вы к ней заехать на пару минут, узнать, в чем дело и передать от меня букет цветов, я Вам денежек дам.
- Конечно Дима, я постараюсь обязательно увидеть твою девушку и узнать, что с ней случилось. А деньги спрячь, цветы за мой счет.
- Большое спасибо, товарищ лейтенант.
Через неделю Годулянт вернулся в часть с новым пополнением. На Персика он старался не смотреть. Но на вечерней поверке он все-таки не выдержал и прохаживаясь перед строем выдал:
- Персик, ты отныне у меня на особом счету, у меня на тебя вырос большой, нет огромный зуб. Больше ко мне с просьбами никогда не обращайся. Все понял?
- Понял, товарищ лейтенант – Персик еле сдерживал смех – Но Вы знаете, а ведь говорят, что чем больше зуб, тем легче его выбивать.
От такой наглости Годулянт потерял дар речи. Позабыв распустить роту на отбой, он стремительно прошел к себе в кабинет, громко хлопнув за собой дверью. И долго в тот вечер замполит оттуда не показывался.
На неудоменные вопросы друзей Персик загадочно молчал, а Мирону позднее, по секрету, рассказал, что решил разыграть Годулянта и дал адрес одной своей знакомой разбитной женщины, которая когда-то в его юные годы мимолетно преподала ему несколько уроков секса. Как оказалось, она давно уже была замужем, но очень обрадовалась, что ее не забыли поклонники, раз милый Дима, которого помнила довольно смутно, будучи в армии прислал ей через офицера цветы. Сам Годулянт, приехавший с букетом по указанному Персиком адресу, сразу понял, что его разыграли, как только он увидел эту шикарную мадам и ее мужа Стасика. А девушка Персика, как строчила ему письма чуть ли не через день с самого первого дня его службы, так и строчила еще целых полгода, что для большинства солдатских девушек уже было подвигом.

Пошел ты на х… .

История с цветами имела своеобразное продолжение. Уязвленное самолюбие маленького наполеона не давало ему покоя. Годулянт стал вымещать зло на личном составе третьей роты, на всех подряд. Стал придираться по мелочам, замучил всех построениями и поверками.
Он так стал доставать, что однажды каптерщик Сидоренко, который уже готовился к дембелю, не выдержал и послал его на х… . Годулянт взвился как ужаленный и потащил того в штаб. Здесь он написал рапорт о случившемся, стал требовать строжайшим образом наказать солдата, который так оскорбил офицера Советской Армии. А Сидоренко, глядя на начальство честными глазами, стал всячески все отрицать, благо свидетелей не было. Да и начальству не очень хотелось разбираться в этой солдатско-офицерской склоке и выносить сор из избы, чтобы потом не склонял кто ни попадя из вышестоящего начальства и не портил показателей. Поэтому оно предложили Годулянту самому разбираться с дерзким солдатом в рамках роты.
Уязвленный таким отношением командования части к его офицерскому достоинству, он помчался в политотдел Спецстроя, за поддержкой. Но и начальник политотдела отнесся к ситуации не в пользу Годулянта, мол сам должен разбираться, а не бегать по начальству с жалобами. Годулянт продолжал настойчиво требовать защитить честь и достоинство офицера Советской Армии и проведения всех необходимых процедур для наказания солдата Сидоренко, а заодно написал заявление в прокуратуру.
В роту зачастили представители политотдела Спецстроя, которые стали прессовать Сидоренко и Годулянта по полной программе. Но первый упрямился до последнего, не хотел признаваться в своем проступке, а второй настаивал на наказании Сидоренко. Это продолжалось до тех пор, пока стороны конфликта не сошлись на следующем: Сидоренко признается, что послал на х… замполита роты лейтенанта Годулянта, попросит у него прощения перед всей ротой и тогда Годулянт не будет иметь к нему претензий.
И вот Сидоренко, которому очень не хотелось отправляться в дисбат вместо такого близкого увольнения на гражданку, в присутствии представителя политотдела, перед строем личного состава третьей роты заставил из себя выдавить:
- Товарищ лейтенант, прошу извинить меня за то оскорбление, которое я Вам нанес своими словами. Очень сожалею об этом и даю слово, что больше этого никогда не повториться.
- Так ты признаешься, что позволил себе послать меня всем известным матерным словом из трех букв?
- Да, признаю.
- Хорошо, лично я принимаю твои извинения – а дальше, к изумлению всех присутствующих, в том числе и гонца из политотдела, продолжил - Но я не знаю, что в отношении этого решит военная прокуратура, я ведь им не указ.
Годулянт рассчитал все правильно. Он перед всеми добился признания от Сидоренко, который впоследствии сильно пожалел об этом, в нанесении ему оскорбления. В то же время Годулянт сдержал свое слово и, как договаривались, простил тому его проступок. Но последней фразой он ничего не изменил в участи самого Сидоренко, которому по прежнему продолжал светить дисбат. Ведь теперь Годулянт действительно представил прокуратуре доказательство вины Сидоренко, которая в этой ситуации уже не могла бездействовать, если только сам Годулянт не напишет заявление об отсутствии у него претензии к Сидоренко.
Больше всех негодовал начальник политотдела Спецстроя. Он пригрозил Годулянту, если тот не спустит все на тормозах, задержкой с представлением его к очередному офицерскому званию. В ответ Годулянт заявил, что он оставляет за собой право обратиться к защитнику всех несправедливо гонимых офицеров, к председателю КГБ СССР Андропову Юрию Владимировичу. Короче говоря, нашла коса на камень.
В конце концов, Годулянт вынужден был написать отказное заявление в прокуратуру, а начальник политотдела Спецстроя лично, для поддержания авторитета замполита, вручил Годулянту погоны старшего лейтенанта перед строем личного состава третьей роты. А не верящий в свое счастье Сидоренко забрался в кузов УРАЛа, который умчал его от всего этого кошмара вместе с другими дембелями на аэродром.

Выдача спецпошивов. Шуба Годулянта.

В середине сентября температура упала ниже нуля градуса. Уже давно всем заменили пилотки, которые удалось поносить всего лишь три недели, на привычные шапки. А в начале октября старшины получили на складе для ушанов новенькие спецпошивы. На каждом из них, с задней стороны воротника, раствором хлорки вывели фамилию каждого ушана, чтобы деды не позарились на обнову. Старшины бдили за этим строго, время от времени строили всю роту в спецпошивах, заставляли поднимать воротники и идентифицировали их владельцев. Иногда кое кто из дедов попадался на подмене, но плут всегда выходил из ситуации сухим, говоря с невинным видом, что мол случайно в сушилке надел не свой спецпошив. Заканчивалось это тем, что новый спецпошив возвращался к его законному владельцу.
Но все равно некоторым ушанам достались не новые спецпошивы. А происходило это по воле самих старшин. Они находили где-то на стороне более или менее сносные на вид ношенные спецпошивы, выписывали на их воротниках фамилии наиболее безобидных и забитых ушанов, а новые спецпошивы становились собственностью уже неизвестно кого, но только не солдат.
Грешил этим и старшина третьей роты прапорщик Войтович, но и не только этим. Он любил на вечерней поверке, чаще всего в подшофе, по отечески грозно наставлять личный состав на образцовую службу. При этом нередко, проходя вдоль строя, подкреплял свои наставления, опять таки по отечески, весьма болезненными тычками своей неслабой прапорщицкой рукой по причинным местам стоящих по стойке смирно солдат. Последние с болезненной миной, маскируя ее вымученной улыбкой, хватались за свои сокровища, что очень веселило старшину. Вот такие были вечерние забавы.
Время от времени Войтович, будучи в хорошем расположении духа после принятия на грудь изрядной дозы, любил хвастать перед дедами своими молодецкими подвигами периода молодости, подкрепляя слова демонстрацией многочисленных шрамов на своем торсе, якобы нанесенные его недругами ножами в драках.
Был у него и другой бзик. В отличие от старшин других рот, он всегда держал запертым бытовку, где солдаты должны были подшивать подворотнички, стричься и гладить свое обмундирование после стирки. Никто понятия не имел, для чего он это делает, все терялись в догадках. Просто запирал и все.
Одним из бедолаг, кому Войтович выдал старый спецпошив, был солдатик Вьюгин, призванный из Москвы. Вьюгин был немного неадекватен, просто диву даешься, как он мог пройти перед призывом медкомиссию, тем более в Москве. Таким теперь ставят диагноз - аутизм. Когда ударили настоящие морозы, то бедный Вьюгин стал нещадно мерзнуть в стареньком спецпошиве.
Однажды, когда в очередную метель часть строем двигалась на службу по бетонке, вконец окоченевший Вьюгин, незаметно для всех, выпал из строя и забежал погреться в первое из попавшихся на его пути здание, как потом оказалось, в штаб командования Спецстроя. Некоторое время, пока он тулился у чугунной батареи отопления, никто его не замечал, пока проходивший мимо начальник Спецстроя не обратил внимания на этого несуразного солдатика. Он решил выяснить, кто он такой и что он здесь делает. Вьюгин, с детской непосредственностью, рассказал ему, что в старом спецпошиве ему холодно на морозе, а потому он зашел погреться. Вот сейчас немного согреется и пойдет туда, куда ему положено.
Начальник Спецстроя, который был весьма далек от нужд и чаяний солдат, так как он был скорее начальником большого производства, чем армейским командиром, был поражен рассказом Вьюгина и приказал разобраться с обеспечением солдат соответствующей зимней экипировкой.
Почуяв неладное, старшина Войтович, вместо старых спецпошивов, быстро выдал Вьюгину и другим страдальцам новые. Откуда ни возьмись, из недр старшинской каптерки появились новые теплые шерстяные портянки и замечательные меховые рукавицы, вместо тонких пехотных трехпалых варежек. Проверка выявила только мелкие нарушения. На этот раз пронесло.

***

А замполиту Годулянту на складе нашлась новая черная блестящая шуба. По словам завсклада, эта шуба валялась там неизвестно сколько времени, так как была на очень миниатюрную фигуру и претендентов на нее до сих пор не было. А Годулянту она оказалась впору, сидела как влитая. Ему самому шуба очень нравилась. Во первых, редкий размер и если специально задаться целью, то навряд ли можно другую такую найти. Во вторых, она действительно замечательно на нем смотрелась. Годулянт очень любил в ней красоваться перед строем и редко менял ее на шинель, а тем более на банальный спецпошив. Это было заметно всем.
Тем временем, теперь уже старший лейтенант, Годулянт продолжал доставать всю роту. Последние события с Сидоренко только усилили его самооценку и наполеоновские замашки. Особую нелюбовь у него вызывал портной-закройщик Кузенков, который унаследовал от дембеля Сидоренко должность каптерщика. Видимо одно слово каптерщик вызывало у него изжогу. Цеплялся он к Кузенкову по любому поводу.
Как-то раз вечером Годулянт имел неосторожность оставить свою замечательную шубу в канцелярии роты и ненадолго отлучиться в штаб. Вернувшись назад, он провел вечернюю поверку, затем, зайдя в канцелярию, облачился в свою шубу и отправился к себе в домой. Как только он вышел на улицу, ветер подхватил полы шубы и как-то неестественно разметал их. Приглядевшись, Годулянт к своему изумлению обнаружил, что левая пола его шубы имеет дополнительный разрез, от самого низа и почти до пояса.
Быстренько вернувшись назад в казарму, он поднял уже засыпавшую роту из постелей, построил ничего не понимающих солдат в одних кальсонах и стал выяснять, кто заходил в его отсутствие в канцелярию и порезал ему шубу. Не без оснований, больше всех он подозревал в этом каптерщика Кузенкова. Но учитывая горький опыт своего предшественника Сидоренко, Кузенков ни в тот вечер, ни в последующие дни, как его не уговаривало начальство признаться во вредительстве, не раскололся. Так этим все и закончилось. Пришлось Годулянту облачиться в свою шинель, а в морозные дни в заурядный спецпошив, так как другой шубы такого же размера в гарнизонных складах больше не оказалось.

Письмо прокурору.

После истории со старыми спецпошивами, старшина Войтович совсем озверел. Он стал придираться к любой мелочи и раздавать направо и налево наряды вне очереди. В трезвом и нетрезвом состоянии старшина стал устраивать бесконечные построения и проверки и, якобы в шутку, непременно применял рукоприкладство по промежностям солдат, а иногда и под дых, отчего некоторые бедолаги с выпученными глазами просто стекали по стене. Рота стонала.
Теперь трудно сказать, кому из солдат первому пришла в голову мысль написать письмо в областную прокуратуру, так как местная все опять спустила бы на тормозах. Инициативная группа, примерно человек пять во главе с Персиком и Мироном, в свободное время стала собираться в Красном уголке роты и составлять письмо с подробным описанием неправедных деяний Войтовича. Когда письмо было готово, его набело переписал Персик, у которого был изумительно красивый каллиграфический почерк. Даже заглавные буквы в начале абзаца он выписывал виньеткой.
Теперь была другая проблема, как это письмо переправить на материк. Было известно, что ни одно солдатское письмо без проверки военных цензоров не уходило на материк. А письмо, адресованное в областную прокуратуру, тем более не имело шанса уйти дальше части. Командование части во всем постаралось бы само разобраться, не вынося сор из избы и спустить все на тормозах. Кто-то отделался бы выговором, а инициаторов написания письма прижали бы и на этом все закончилось бы.
Среди осенних дембелей был солдат по фамилии Файзаханов. Он отличался спокойным характером, добрым отношением к сослуживцам, заслуженно пользовался их уважением. Было решено отрядить Мирона и Персика на переговоры с ним с просьбой вывезти это письмо, спрятав его среди старых писем из дома, а в Архангельске вложить его в конверт, написать на нем адрес прокуратуры и бросить в почтовый ящик. Файзаханов долго тянул с ответом, но за день до отъезда согласился выполнить просьбу. Его Войтович тоже сильно достал.
С тех пор прошло полтора месяца. Ничего не происходило. Все уже сочли, что Файзаханов сдрейфил и выбросил письмо по пути на аэродром. Но через два месяца, неожиданно для командования части, в третью роту нагрянули сотрудники прокуратуры и политотдела полигона. Они удалили из казармы все ротное командование, засели в канцелярии и стали по одному вызывать солдат и до мелочей выпытывать у них подробности о жизни в роте, особенно их интересовал старшина Войтович.
Как впоследствии оказалось, Файзаханов все-таки отправил письмо по назначению. Но при этом непонятно почему, но он на прощанье сообщил о нем сопровождавшему дембелей до Архангельска прапорщику из части. Таким образом, когда нагрянула проверка, о причастности Мирона, Персика и других ребят к этому письму стало известно от этого прапорщика командованию части. Появился повод для беспокойства. Но Персик принял неожиданное для всех ребят решение. Он объявил своим друзьям:
- Мужики, не дрейфьте. Я все возьму на себя. Во первых, на письме мой почерк, так что отпираться мне будет бесполезно. Во вторых, если уж говорить серьезно, то в этой ситуации мои родители не дадут меня в обиду, у них есть много влиятельных друзей, в том числе главный редактор газеты Правда. Он член ЦК КПСС. Так что если что, мы еще посмотрим кто кого.
Собранные проверкой материалы полностью подтвердили факты, изложенные в письме в прокуратуру. Разразился скандал. Никто еще не выносил так широко на суд высокого командования всю эту неприглядную сторону солдатской жизни. Было принято решение, ничего не заминать и показательно наказать Войтовича. Над ним состоялся офицерский суд чести. Солдатам не сообщили об этом и о принятом на этом суде решении, но оно, видимо, было настолько действенным, что Войтович с тех больше не позволял себе ничего, от чего раньше так страдали солдаты третьей роты.
Если офицерский состав части воспринял суд над Войтовичем в целом положительно, их оскорбило такое позорящее военного поведение, то прапорщики в части с тех пор возненавидели Мирона с Персиком.

ЗИМА. ГОД ПЕРВЫЙ.

Северное сияние.

В начале ноября наступила настоящая зима. Солнце лишь ненадолго показывалось из за горизонта. Ударили нешуточные морозы.
Но перед этим, в конце октября, стояли хотя и морозные, но очень погожие дни. По ночам на небе стало появляться северное сияние. Чистейший морозный воздух пропускал свет даже от самых далеких и маленьких звезд. На безоблачном небе их было видно невооруженным глазом значительно больше, чем на Большой земле, мириады. Все небо было усыпано звездами, а Млечный путь казался следом от реактивного самолета, пролетевшего на большой высоте.
И вдруг среди этой пронзительной ночной тишины, кто-то в мгновение ока невидимой рукой из далекой черной космической бездны опустил в тропосферу Земли замысловато изогнутую, гигантскую невесомую вуаль, окрашенную во все цвета радуги. Время от времени этот кто-то невидимый начинал дуть на эту вуаль и она быстро начинала колыхаться от одного края горизонта до другого, переливаясь самыми фантастическими красками. Казалось, что даже слышен легкий шелест колыхающейся от этого дуновения вуали, хотя на самом деле в это время стояла абсолютная тишина. Зрелище было фантастическое, но полностью описать его словами невозможно. Чтобы представить себе северное сияние и оценить его непередаваемую красоту, нужно обязательно самому его увидеть.
Но любоваться северными сияниями пришлось недолго. Морозы крепли, в огромных количествах начал валить снег, время от времени стали свирепствовать метели.
Впервые в жизни многие увидели такое явление, как световые столбы. Обычно территории всех частей и окрестности гарнизона всю зиму, постоянно освещаются различными прожекторами и лампочками. Их свет от отражателей всегда направляется вниз, на площадку плаца, дороги, дорожки и т.д., а не вверх, что было совсем ни к чему. Но когда морозы начинали крепнуть, а это обычно происходило в антициклон и поэтому метели затихали, над любым источником света, высоко вверх, поднимались световые столбы. Чем мощнее были прожектор или лампочка, тем мощнее и выше были световые столбы. И это был не оптический обман, а настоящий световой луч, направленный вверх, так как, если в это время шел снег, снежинки высвечивались в этих световых столбах. Какова природа появления этих световых столбов, никто вразумительно не мог объяснить. Но появление этих столбов однозначно указывало, что нужно ждать нешуточных морозов.
Обычно в сильные морозы было очень сухо и безветренно. Даже в сорокоградусный мороз бывалые солдаты прогуливались по расположению части, ходили в столовую без спецпошивов, в одних хэбешках и шапках, засунув руки в карманы брюк. И это было в порядке вещей, тонкая прослойка сухого воздуха между одеждой и телом хорошо спасала привыкших к холоду солдат. Главное, чтобы кто нибудь случайно не прижал кому то его раскаленную морозом одежду к телу, тогда эффект был сравним с ожогом, как от раскаленного до красна утюга. Некоторые иногда делали это нарочно, ради забавы.
Самая низкая температура, за время службы Мирона, была зафиксирована в районе минус пятидесяти трех градусов. В эти морозные дни командование благоразумно решило, не выводить личный состав, кроме групп живучести, на службу.
В сильные морозы нелегко было тем, кто носил очки. При длительном пребывании на таком морозе, обязательно надо было экипироваться по полной программе. Валенки, меховые рукавицы, ватные штаны, шапки с завязанными под подбородком ушами, поднятый воротник, надетый на голову капюшон и поднятый до самых глаз сопливчик спецпошива. При этом влажный выдыхаемый воздух выходил из под сопливчика на уровне глаз, отчего на ресницах и бровях, а если человек носил очки, то и на очках, вырастали густые заросли инея. Очкарикам, время от времени, приходилось чистить от этого инея стекла очков. Один раз у Мирона, при морозе под минус пятьдесят градусов, от прикосновения к стеклам очков пальцев руки, они мгновенно треснули в результате локального теплового расширения.
Совсем некомфортно становилось, когда приходил циклон с запада, принося с собой влажный воздух с Гольфстрима. Сочетание высокой влажности и небольшого, по северным меркам, двадцатиградусного мороза давал губительный эффект. Любая мало-мальски открытая часть тела, незаметно для его обладателя, быстро начинала белеть, обмораживаться. Будь то нос, щеки или нечаянно оголившаяся часть руки между рукавом спецпошива и рукавицей, ничего не щадил мороз. Поэтому, в такие дни надо было особенно бдить, вовремя замечать начало процесса обморожения, подсказывать другим об этом, если они этого сами не замечали. Надо было сразу растирать побелевшие места, затем прикрывать их чем нибудь и отогревать.
Одновременно с глубокой зимой пришла и полярная ночь, которая длится с семнадцатого ноября по двадцать шестое января. И хотя в отношении сна, по сравнению с полярным днем, все было более или менее в порядке, более чем двухмесячное отсутствие солнца наводила жуткую тоску. Только в полярную ночь человек начинает ценить ежедневное появление солнца на небосклоне, которое для большинства жителей планеты является непременным обязательным атрибутом повседневной жизни и принимается как данность, которая никогда и никуда не денется. А посему, они даже не задумываются о значимости этого явления в своей жизни, просто будет завтра, будет и день с солнцем. На крайнем севере первое недолгое появление солнца над горизонтом, после долгой полярной ночи, воспринимается людьми как большой праздник, чуть ли не как начало новой жизни.

Новый год. Патруль в ДОФ.

Приближался Новый год. Все ждали его с нетерпением. В штабе царила предпраздничное оживление. Гражданские, которые в основном состояли из женщин, получали от командования части поздравления и подарки, в радостном возбуждении обсуждали детали предстоящей встречи Нового года.
Это возбуждение передалось и солдатам. Большинство безнадежно мечтало о возможности чокнуться бокалами с веселящим напитком под бой курантов, другие предпринимали для исполнения этой мечты конкретные действия. Кто-то добывал в столовой дрожжи для браги, кто-то уже заранее припас флакушки с одеколоном, а кто-то упрашивал своих гражданских знакомых приобрести им спиртное в магазине гарнизона.
Дима Персик через своих хохлов раздобыл поллитра питьевого спирта. До поры до времени он хранил его у хохлов. Но встал вопрос, а где его спрятать в роте накануне Нового года?
Дело в том, что командование знало, что всегда кто-то из личного состава обязательно попытается раздобыть спиртное и тоже весело отметить встречу Нового года. Поэтому каждый год, тридцать первого декабря, сразу после обеда офицеры и прапорщики проводили полный шмон в казармах, ни одно самое укромное место не оставляли без внимания. Как саперы, они с щупами в руках обследовали каждый сантиметр сугробов вокруг казармы. И действительно, почти всегда они обнаруживали что-то из выпивки.
Затем, до самого отбоя, после встречи Нового года, и после него, никому не разрешалось отлучаться из казармы.
Обо всем этом рассказали накануне старики. И теперь оказалось, что помимо решения вопроса приобретения спиртного, надо думать о том, как обеспечить доступ к нему в нужный момент. Задача оказалась не простой. Тут требовался нестандартный и весьма неожиданный подход.
Предложений было много, но все они не отличались оригинальностью. Неожиданно Мирона осенило:
- Эврика! – и он выдал идею.
Надо спрятать бутылку на самом видном месте, прямо под самым носом у начальства. Тогда есть шанс уберечь его от бдительного ока начальства и получить быстрый доступ к ней, когда необходимо.
У любой казармы всегда есть два выхода, парадный, спереди и запасной, сзади. Они никогда не запираются на ключ, на случай пожара, их всегда тщательно, силами нарядчиков, очищают от снега. Но обычно на чистом крыльце, на месте примыкания его к стене казармы, всегда наметает тонкий слой снега, сантиметров десять, такая небольшая узкая полосочка, с которым бесполезно бороться. Только уберешь его, а через пять минут опять наметает. Так вот, Мирону пришла в голову мысль положить в эту полосочку снега бутылку со спиртом, припорошить сверху снежком и разровнять его. Как будто бы, так и было. Сказано, сделано.
Судя по тому, что в результате послеобеденного прочесывания начальством в казарме и вокруг него, среди обнаруженных алкогольных изделий бутылки со спиртом не оказалось, фокус удался.
На предновогоднем ужине царило оживление. Перед каждым солдатом на столе стояла тарелка, на котором красовались картофельное пюре и самая настоящая котлета с подливкой. Многие уже забыли, как она выглядит. Рядом с тарелкой, вместо привычной ложки, лежала вилка. Это тоже был сюрприз. И еще каждому солдату дали по яблоку и, вместо положенного по праздникам половины пачки печенья «Юбилейное», пачку вафель.
Командир части майор Казаков, в сопровождении начальника штаба капитана Либровского и замполита части капитана Павлова, пришел в столовую, поздравил личный состав с наступающим Новым годом, пожелал все, что полагается в этих случаях и триумвират уехал домой к своим семьям.
Длился праздничный ужин непривычно долго, минут тридцать, никто особо не торопил. Затем всех построили, привели в казарму, провели очередную поверку и дали разрешение на просмотр по телевизору «Голубого огонька». У телевизоров уселись в основном старослужащие, а ушаны разбрелись по своим койкам, чтобы улечься, забыться и наконец-то выспаться вволю.
В этот вечер в третьей роте, на всю ночь, остался дежурить замполит Годулянт. Он регулярно делал обход по казарме, зорко оглядывал все и всех вокруг. Не дай бог, чтобы кто нибудь посмел продолжить празднование уже со стаканом в руке.
Без нескольких минут двенадцать Мирон, Персик, Говорок и еще двое близких им по духу ребят по одному, с полотенцами в руках, потянулись в умывалку, а из него в темный коридор, ведущий в уборную. Когда по телевизору забили куранты, Говорок быстро открыл дверь запасного выхода из коридора на улицу и не выходя, пошарил рукой в снегу у стены на крыльце. Бутылка со спиртом была на месте. Мирону вручили эмалированную кружку, которую утащили с праздничного ужина в столовой.
Говорок быстро откупорил бутылку, взболтнул содержимое и налил в кружку примерно сто граммов спирта:
- Ну ладно. С Новым годом. Давай.
- С Новым годом – Мирон выдохнул и разом опрокинул в себя содержимое кружки.
Было такое ощущение, что вместо спирта в кружку налили расплавленный металл. А все потому, что на улице стоял мороз минус сорок градусов. За полдня, под тонким слоя снега, спирт остыл до такой же температуры. И эффект от такого ледяного спирта был просто обжигающим. Пока жидкость достигла желудка, она по пути четко обозначила все контуры пищевого тракта. Глотка, пищевод, желудок стали как бы стеклянными, инородными телами.
- Ну что, все нормально, годится? – остальные выжидательно смотрели на Мирона.
Ни выдохнуть, ни вдохнуть. В ответ удалось только кивнуть головой.
Толик быстренько налил следующему сто грамм, которые также быстро отправились по назначению. И так каждый по очереди. И гробовая тишина.
А затем у всех в желудках мгновенно вспыхнул пожар, а в головах сорвало все координаты и накрыло теплой приятной волной.
Когда наконец удалось выдохнуть, все ринулись в умывалку за глотком холодной воды. Разведенный водой в желудке спирт с удвоенной силой принялся за свое дело и пятерка впала вообще в блаженное состояние. Решили, что теперь можно пойти посмотреть «Голубой огонек». Но долго усидеть перед телевизором не удалось, начало развозить и непреодолимо клонить в сон. Под удивленные взгляды старослужащих, пятеро пьяненьких молодых, от которых разило за три версты, отправились спать.
Наутро Годулянт построил роту и прохаживаясь вдоль строя, грозно выдал:
- Вчера некоторые товарищи все же пошли на нарушение запрета на употребление спиртных напитков. Я знаю персонально каждого, кто это сделал.
Вся пятерка молодых и еще несколько дедов, которым тоже удалось весело отметить Новый год, напряглись. Видимо ночью замполит прошелся по роте между кроватями и принюхивался к дыханию спящих солдат.
Но надо отдать должное этому церберу, не все человеческое в нем умерло окончательно, потому что в следующий момент он продолжил:
- Но сегодня, раз они сумели вопреки нашим стараниям сделать это, ради такого праздника я не буду никого из них называть и наказывать. Но если кто нибудь, начиная с этого момента, будет уличен в пьянке, то пощады не ждите.

***

В этот день, после обеда, Мирона вызвали в штаб в парадной форме. Впервые за службу нарядившись в китель и шинель, Мирон отправился в штаб. В штабе его ожидали Колбин Эдик и молоденький лейтенант со второй роты. Всем троим выдали красные повязки с надписью «Патруль» и отправили дежурить в Гарнизонный дом офицеров на праздничном вечере.
Дом офицеров сверкал праздничными огнями. В фойе стояла наряженная елка, доставленная самолетом с материка. Играл вокально-инструментальный ансамбль.
Народу было не протолкнуться. Здесь были и галантные офицеры в отутюженных парадных формах, одни в черных морских, другие в армейских, и много народу в цивильных костюмах, иногда ведь хочется отдохнуть от надоевшей военной формы. Но больше всего привлекали внимание представительницы прекрасного пола. Это наверно единственный праздник в году, когда им можно было сбросить с себя ненавистный новоземельский унисекс и, не ограничивая полета своей фантазии, нарядиться в самые смелые наряды, соорудить на голове неимоверные прически, нанести фантастический макияж и блеснуть всем этим перед окружающими. Знакомые мужчины смотрели на них совсем другими глазами, не ожидали, что рядом с ними изо дня в день находятся такие шикарные красавицы.
Чуть ли не открыв рты, рассматривали их Мирон с Эдиком, пока не вернулся лейтенант с майором, начальником Дома офицеров, к которому ушел за распоряжениями. С недоумением посмотрев на Пата и Паташонка, неужели не могли прислать кого-нибудь поприличнее, майор повел их на второй этаж, указал на дальний диван рядом с огромным чучелом белого медведя и сказал ждать дальнейших распоряжений. На самом деле Мирон и Эдик действительно представляли собой довольно таки комичную пару. Один, небольшого роста, другой, высокий, оба худые и в очках. С того места, где стоял диван, не было видно, что происходило в фойе, а так хотелось полюбоваться красивыми женщинами.
Прошло достаточно много времени, патруль успел даже немножко подремать под музыку, доносящуюся снизу, как неожиданно раздалась команда:
- Патруль, быстро ко мне!
Вскочив с дивана, патруль, гремя сапогами, помчался на первый этаж. Оказывается, в это время в фойе, разбушевался подвыпивший морской офицер, кап три. Он был достаточно крепкого телосложения и тщетные попытки майора обуздать его и вывести из ДОФа были тщетны. Майор без особой надежды скомандовал:
- Патруль, я приказываю Вам задержать этого человека.
Пьяный дебошир, с усмешкой посмотрев на Мирона с Эдиком, со словами:
- Это что, это они меня будут задерживать? – двинулся на них, с явным намерением схватить за шиворот и что нибудь с ними сотворить. Публика в фойе разом притихла.
Мирон с ходу поймал правую руку моряка и дернул его на себя, отчего тот провалился мимо него вперед. Когда моряк при этом поравнялся с Мироном, он просто наступил сапогом ему сзади под колено, отчего тот припал этим самым коленом к полу. Одновременно он завел руку кап три ему за спину и взял кисть на излом. Тут подоспел Эдик и нейтрализовал другую, левую руку моряка. Сгоряча и под воздействием алкоголя, кап три не почувствовал боли в кисти, он попытался подняться с колени и освободить руку. Но как только стоило заломить кисть посильнее, как его лицо тут же исказила гримаса боли и он перестал сопротивляться. Держа всего лишь одной рукой коленопреклоненного дебошира, Мирон вопросительно посмотрел на майора.
Тот не веря своим глазам, что какой то солдатик так запросто скрутил взрослого офицера, растеряно сказал:
- Я сейчас вызову дежурную машину. Отвезите его на гауптвахту, пусть там комендант разбирается.
Поверженный кап три больше уже не пытался сопротивляться, насупившись, молча оделся и в сопровождении патруля пошел на выход по проходу, который образовали гости Дома офицеров. Одна из женщин, пораженная, как изящно был усмирен возмутитель спокойствия, захлопала в ладоши вслед патрулю, другие не преминули поддержать ее.
Всю дорогу кап три мрачно молчал и только когда его передавали дежурному по гауптвахте, к тому времени он успел несколько протрезветь, сказал Мирону с некоторой долей уважения в голосе:
- Ну, ты могешь!
Передав кап три на гауптвахту, патруль вернулся в расположение части.

Варианты. Группа живучести.

А зима шла своим чередом. Погода преподносила сюрпризы за сюрпризами. По большей части всегда хозяйничали метели, приправленные изрядной долей снежных зарядов. Но при этом морозы запросто могли кратковременно смениться чуть ли не на оттепель, Гольфстрим время от времени давал о себе знать.
Сразу после Нового года неожиданно пришел атомный ледокол «Арктика» и располовинив лед в заливе, доставил к причалу дизель-электроход усиленного ледового класса «Сомов», с грузом строительных материалов. Опять стройбатовцы в метель разгружали его круглые сутки.
Обычно метели больше всего свирепствуют в феврале и марте. Но как только разгрузили транспорт и он в сопровождении «Арктики» отошел от причала, а это происходило в середине января, как резко поднялся ветер и по гарнизону объявили о приближении первого варианта.
На Новой Земле штормовое предупреждение называют вариантами. Этих вариантов бывает три. Вариант три, это когда ветер свыше двадцати пяти метров в секунду и детей в школу не пускают. Вариант два, ветер свыше пятидесяти метров в секунду, взрослым ни в коем случае нельзя находиться на улице. Вариант один, ветер свыше семидесяти пяти метров в секунду, абсолютно никому нельзя быть вне помещений.
На этот раз действительно приближался первый вариант. Об этом свидетельствовало уже то, что отправляясь на обед, когда этот вариант еще был на подходе, третья рота в полном составе умудрилась сбиться с бесчисленного раз хоженого маршрута длиной в сто метров и промахнуться мимо столовой, шириной в пятьдесят метров. В результате более ста стройбатовцев без спецпошивов, в снежной пелене, организованным порядком ушли в тундру через створ, шириной пятнадцать метров, между столовой и казармой второй роты. Кто-то вовремя понял, что столовая не может находиться так далеко и рота по своим следам вернулась назад на плац, после чего повторно прицелилась и кое как добралась до входа в столовую. А то могло случиться ЧП вселенского масштаба, целая рота замерзшая в тундре.
А в это время в части формировали группы живучести из специалистов на особо важные объекты, в число которых входили БРУ и КДС. Экипировали группы живучести по полной программе, выдали продуктовые пайки на неделю: проспиртованный хлеб, запечатанный в полиэтиленовый пакет, тушенку, невиданные ранее рыбные консервы из очень старых запасов, чай, сахар, сгущенку. Посадили всех на УРАЛ, в том числе и Мирона, дали команду на выезд. А куда ехать, если через лобовое стекло водитель, в свете фар, ничего не видел дальше трех метров от капота автомобиля, кроме бешено летящих в горизонтальном направлении крупинок снега.
Ответственным за доставку групп до объектов живучестей был назначен замполит части капитан Павлов. В этих условиях он решился на неординарный шаг. Выскочив из кабины УРАЛа, будучи в шинели и ботинках, лишь только завязав уши шапки под подбородком, он побежал впереди автомобиля, полагаясь лишь на свою интуицию, а заодно ногами нащупывая дорогу, показывая собой путь водителю. И так два с половиной километра по заметенной бетонке в сильнейшую метель, но поставленную задачу он выполнил.
Внутри БРУ было непривычно тихо, все механизмы, кроме котлов, были выключены. Только время от времени снаружи гулко доносился шум налетающего на БРУ очередного шквала. Казалось, что под этим порывом массивное кирпичное здание БРУ раскачивается.
Старший по группе живучести сержант Саша Груздь по братски разделил продуктовый паек и все разбрелись по своим службам. Первым делом ребята бросились отсыпаться. Отоспавшись, сообразили из пайка что-то покушать, а затем, под отдаленный шум шквала, снова завалились спать. И так несколько раз, благо старшины Войтовича рядом не было и ничего не ломалось, а потому ничего не надо было делать. Несколько раз прерывалось электроснабжение, тогда наступала кромешная тьма, но каждый раз ненадолго. Видимо группе живучести на дизельной электростанции гарнизона своевременно удавалось устранить все неисправности.
Отоспавшись, Мирон решил навестить остальных членов группы, которые как раз, в это время, собрались у Саши Груздя. Увидев Мирона, они обрадовались, может он поможет решить вопросы, над которыми они уже бились приличное время. Вопрос первый, сколько дней прошло, с тех пор, как их забросили на БРУ? Вопрос второй, если сейчас часы показывают двенадцать часов, то это полдень или полночь? Так как стояла полярная ночь, то выглядывать на улицу, в расчете определить это в соответствии с освещенностью, было бесполезно. Надежды на Мирона не оправдались, он тоже мучался этими же вопросами. Так, ничего не прояснив, все снова разбрелись по своим логовам, но теперь уже мучиться от пересыпания.
Неизвестно сколько времени прошло, но шум непогоды, доносившийся с улицы, вроде бы стал меньше, то ли к нему все уже привыкли, то ли действительно ураган несколько умерил свой пыл. И тут последовала команда, всем собраться у старшего по группе.
А там за столом восседал начальник ОГМ Спецстроя майор Капканарь, которого сопровождали двое из группы живучести КДСа. Последних майор отправил назад на КДС. Капканарь совершал обход по вверенному ему хозяйству удостовериться, что все группы выживают, как им и положено.
Майор Капканарь был толковым инженером, был он и хорошим командиром для солдат. Всегда внимательно и с пониманием относился к их проблемам, любил поговорить с ними, пошутить на досуге. И в этот раз, удостоверившись, что со всеми все в порядке, никто не голодает, не болеет, он сообщил, что сегодня уже пятый день варианта и сейчас полдень этого дня. Таким образом, группе удалось восстановить временную константу.
Затем, для поднятия духа подчиненных, он рассказал пару забавных баек. Если кампания состоит из мужиков, пускай даже это будет компания из солдат и офицера, то в конце концов, к чему всегда сведется разговор? Ну конечно же, к ним, к прекрасной половине человечества.
Первый рассказ был про него самого, про майора в пору его юности.
В одно лето Капканарь поехал с двумя своими дружбанами отдыхать на выходные в деревню. Там же уже обреталась одна разбитная девчушка, приехавшая с другого города. Конечно же эта троица мигом влюбилась в нее и стала наперегонки добиваться ее благосклонности. Но не тут то было. Оказывается она, для своего юного возраста, была уже очень опытная в вопросах пестиков и тычинок и знала в этом толк. Поэтому эта юная Лолита построила трех друзей по своему разумению и стала развлекаться с ними в свое удовольствие, как ей заблагорассудится. Было даже непонятно, кто кого домогался, ребята ее или она их. В общем, ребят она рассматривала только как объекты для своего сексуального удовлетворения.
А история закончилась тем, что эта ненасытная юная особа сделала ребят обладателями «гнилых кочерыжек», то есть одарила своих партнеров триппером. Но только двоих, кроме самого Капканаря. По его утверждению, по непонятным причинам эта зараза, вопреки всему, миловала его. Как это было возможно, даже трудно себе представить. В ту пору никто не практиковал безопасный секс, до появления СПИДа оставалось еще пятнадцать лет.
Затем Капканарь рассказал о недавних событиях в гарнизоне. Одна известная в гарнизоне искательница приключений, сама того не ведая, привезла с отпуска с материка так называемый французский насморк, в простонародье все тот же триппер.
А в гарнизоне она, по привычке, продолжила крутить шашни с женатыми и неженатыми мужиками. В результате образовалась достаточно большая группа заболевших этой нехорошей болезнью, в том числе и невинно пострадавшие, подхватившие гонорею от своих жен и мужей, имевших связи на стороне. Только скрупулезный анализ множества имевшихся случайных и неслучайных половых связей в этой группе, проведенный врачами госпиталя, выявил первоисточник этой заразы.
Эта история было рассказана майором солдатам еще к тому, что эта любвеобильная особа еще славилась тем, что была очень охоча до молоденьких солдат. Так что им надо было остерегаться ее, как ни сладок был запретный плод.
А затем, в сопровождении Саши Груздя и Мирона, майор продолжил свой путь. На улице ветер действительно немножко убавил свой норов, но все равно дул неистово. Когда троица выбралась на дорогу, то майор Капканарь под очередным порывом ветра, в отличие от провожатых, стремительно заскользил на своих валенках на курсе фордевинд, то есть попутным ветру курсом. Отчаянно пытаясь остановиться, он закричал:
- Ребятки, ловите меня!
Еле догнав набирающего скорость майора, Саша с Мироном подхватили его под руки и тем самым прекратили его несанкционированный побег. Оказалось, что валенки майора, пока он обходил объекты, от многократного выхода на улицу на снег, а затем после очередного захода в теплое помещение, намокли. Когда он вышел из БРУ, то они мгновенно заледенели на морозе, в том числе и снизу. И вот когда майор со снега ступил на дорогу, с которой ветер до льда смел весь снег, он заскользил по ней под порывом, ветра как миленький.
Так под ручки и привели его к пятиэтажному жилому дому, где жил главный инженер Спецстроя. Сдав майора в целости и сохранности главному инженеру, сердобольная жена которого угостила солдатушек вкуснейшими домашними пирожками собственного приготовления, Саша с Мироном отправились в обратный путь.
Учитывая опыт Капканаря с его валенками, теперь уже они, после теплого помещения, были в точно таких же заледенелых и скользких валенках, Мирон с Сашей даже не пытались ступить на дорогу и двигаться по ней против ветра, а шли прямо по сугробам рядом с дорогой, по которым точно не заскользишь.
Через день ветер уже окончательно стих, что было очень кстати, так как еды оставалось совсем немного и группу живучести вывезли назад в расположение части.
На этот раз недельный первый вариант прошел для гарнизона без существенного ущерба. Так себе, обошлось мелочами.
Но не всегда бывало так. Старожилы рассказывали, что несколько лет назад задул первый вариант и так надолго, что уже начались необратимые процессы в поддержке жизнеобеспечения гарнизона, в первую очередь по обеспечению теплом и водой. И тогда женщин и детей со всего гарнизона собрали в здании бассейна, где еще удавалось поддерживать более или менее комфортную температуру, а потом, при первой же возможности, вывезли их самолетами на материк. А потом, дождавшись теплого времени, все лето меняли размороженные радиаторы отопления в домах, трубы тепло- и водоснабжений и еще много чего другого, чтобы опять гарнизон зажил своей привычной жизнью и семьи могли воссоединиться.
А часть в это время гудела, как растревоженный улей. Всех взбудоражила информация о том, что в вариант куда-то пропал караван из атомного ледокола «Арктика» и дизель-электрохода «Сомов». А дело в том, что на ледоколе отправился на место новой службы со всеми своими пожитками уже бывший командир части майор Казаков, с семьей. И вот они вместе с этим караваном тоже пропали.
Но как выяснилось позже, ничего страшного не произошло. Просто вариант вынудил капитана увести атомный ледокол «Арктика», покорителя Северного ледовитого океана, и транспорт «Сомов» пережидать непогоду в одну из новоземельских шхер. А что послужило причиной тому, что пропала радиосвязь с обеими судами на целую неделю, то ли разгулявшаяся в это время солнечная активность, то ли высокие скалы вокруг судов – это лишь одному богу известно. Но как только «Арктика» и «Сомов» вышли из шхеры, связь с ними тут же восстановилась.

***

В эту зиму это был единственный первый вариант. Был еще второй вариант, несколько третьих, но первого варианта больше не было.
Второй вариант случился в начале марта. Длился он всего лишь два дня. Но за это время успел потеряться водитель из первой роты на УРАЛе. Выехал он перед вариантом и пропал. Зная примерный маршрут, по которому он должен был следовать, его в метель искали на ГТСах, но безрезультатно. Затем, когда стихло и выглянуло солнце, построили часть цепочкой в одну линию и фронтом, по полкилометра с каждой стороны дороги, стали прочесывать направление, по которому должен был проехать пропавший. Бесполезно было надеяться обнаружить его по следам от колес пропавшего УРАЛа на снегу в тундре. Под воздействием сильнейшего ветра поверхность снега была так уплотнена и отполирована, что любые следы на ней, если они и были когда-то, то исчезли бесследно. Солдаты могли спокойно передвигаться по этому своеобразному насту без лыж.
Но вот кто-то из солдат, после многочасовых поисков, совсем случайно оглянулся назад и вдруг заметил, что немного в стороне от дороги, там, где он только что прошел, из под поверхности снега струится легкий парок. Все сперва решили, что там, в снежной берлоге спит белый медведь. Но с другой стороны, не может белый медведь так близко от дороги устроить логово для спячки. Подошли поближе, раскопали это место и обнаружили, что парок идет из лючка кабины пропавшего УРАЛа, который целиком находился под ногами в снегу.
Оказалось, что когда поднялась метель, водитель сбился с дороги и ничего не видя укатил в маленькую ложбинку, которая примыкала в этом месте к дороге, где он и застрял. А затем его вместе с автомобилем стало засыпать и заметать снегом, да так, что эта ложбинка вскоре просто исчезла вместе с автомобилем и на ее месте образовалась ровная поверхность. Вот по ней то, ничего не подозревая, вначале и прошли поисковики. А парок струился из кабины, потому что пропавший водитель время от времени, чтобы не замерзнуть, жег кусочки старой промасленной ветоши, приоткрыв при этом лючок на крыше кабины, чтобы не задохнуться от дыма.
Надо отметить, что этому водителю сильно повезло. Ведь не оглянись тот солдат и не заметь он ту струйку пара над поверхностью снега, то навряд ли, заживо погребенному водителю, самостоятельно удалось бы выбраться из автомобиля.

Комсомольцы добровольцы.

Наступил период междувластия. Майор Казаков убыл к месту новой службы на ледоколе «Арктика», а новый командир части еще не прибыл, за него его обязанности временно исполнял начальник штаба капитан Либровский. При нем жизнь в части вошла в спокойное русло, все делали свое дело без авралов, суеты и ЧП. Даже стало немножко скучно.
В феврале в часть принесли газеты с известием о вероломном нападении Народной армии Китая на многострадальный Вьетнам. Двое шутников из первой роты решили от скуки, хохмы ради, написать заявления в адрес командования, чтобы их отправили добровольцами в братский Вьетнам.
Из политотдела Спецстроя мигом примчался мичман, разобраться с шутниками. Но эти двое, не моргая и глядя честными пионерскими глазами, сумели убедить в искренности своих помыслов представителя политотдела, о чем тот немедленно доложил своему начальству. И у этого начальства возник закономерный вопрос, если у кого-то проявилась такая сознательность, то почему этих сознательных в части так мало, всего лишь двое из почти четырех сотен? Это непорядок, надо чтобы все написали заявления, чтобы было видно, что вот такие у нас сознательные солдаты. И тогда было дано негласное указание, чтобы все написали подобные заявления. Даже раздали всем чистые листы бумаг и ручки. Так вся часть и записалась в добровольцы. Ни у кого из солдат даже мысли не возникало отказаться от этого, последствия могли быть весьма плачевными. Да никто и не верил, в том числе и офицеры, и представители политотдела, что с Новой Земли, прямым ходом, отправят батальон военных строителей на защиту далекого Вьетнама. Может только если окопы копать. Но удивление такой ход событий вызвал у всех немалый. А самое главное, больше всех были поражены этим те двое шутников, не ожидали они, чем обернется их розыгрыш.
Впоследствии, в этот год, то же самое повторилось в декабре, когда стало известно о введении ограниченного контингента Советских войск в Афганистан. Теперь, уже без всяких шутников, из политотдела пришло указание, чтобы провели комсомольские собрания в поддержку политики партии, и чтобы весь личный состав всех частей написал заявления об отправке их добровольцами в Афганистан. Что было тут же всеми исполнено, правда, опять таки без всякой надежды на его претворение в жизнь. Зато кто-то в политотделе, видимо, был отмечен сверху за отличную работу в деле воспитания сознательности личного состава.

Новый командир части.

В конце февраля временное междувластие закончилось. На утреннем разводе личному составу части представили нового командира части, полковника Крылова.
Выглядел новый командир части очень представительно. Во первых, это был целый полковник, что случается весьма редко для командира части, в состав которого входит всего лишь один батальон. Во вторых, он был по-мужски очень красив. Волосы с благородной сединой, красивые гусарские усы, правильные, мужественные, славянские черты лица, голубые глаза, прямо как какой то герой с киноэкрана.
В этот день стоял крепкий мороз, ниже минус тридцати. Но полковник Крылов был в шинели, сапогах и в шапке с поднятыми клапанами, уши у него были открыты.
- Товарищи солдаты, ефрейторы, сержанты и старшины! – обратился он к личному составу части хорошо поставленным зычным командирским голосом - С сегодняшнего дня я назначен Вашим командиром части. Надеюсь, что под моим командованием Вы честно и добросовестно выполните свой священный долг перед Родиной! – на столь высокой пафосной ноте начал он свою речь.
- Должен Вам доложить, что я очень требователен к солдатам, но если солдат честно несет службу, то я всегда это отмечу. Начальник штаба, кого у нас из солдат можно отметить за хорошую службу?
- Товарищ полковник, у нас таких немало, например рядовой Петров – ответил капитан Либровский.
- Рядовой Петров!
- Я!
- Выйти из строя!
- Есть!
- Товарищи! Вот перед Вами стоит рядовой Петров! Он честно выполняет свой долг перед Родиной. Мы отправим письмо с благодарностью его родителям. А я ему скажу, спасибо сынок за службу и лично поклонюсь ему в ноги – и к изумлению не только солдат, но и всех офицеров части, полковник, встав перед растерявшимся рядовым Петровым, сорвал со своей головы шапку и ударив им оземь перед солдатом, поклонился ему в пояс.
Затем, неспеша подняв шапку и отряхнув его от снега, он продолжил:
- Но если кто-то будет плохо служить, нарушать дисциплину, то такого солдата я где угодно найду – и ошарашив абсолютно всех присутствующих, закончил – и горло ему перережу.
Наступила мертвая тишина. Но это оказалось не все. За этим последовала длинная тирада с наставлениями, перемежаемая через слово лихо закрученным трехэтажным отборным матом. И чем больше новый командир части ораторствовал, тем больше он заводился. А завелся он еще минут на двадцать. Он не обращал внимания на свои бедные, побелевшие на морозе уши, зато лицо у него стало багровым.
Капитан Либровский стоял с каменным лицом, только желваки на его лице ходили ходуном. А капитан Павлов, отвернувшись, делал вид что сморкается, пряча лицо за носовым платком, но при этом отчего-то у него непрерывно тряслись плечи.
В конце концов осознав, что еще немного и он может навсегда потерять свои уши, полковник Крылов дал команду части к парадному маршу, после выполнения которой, довольный произведенным впечатлением, удалился в штаб.
В тот день в части, среди личного состава, только и было разговору о столь колоритном новом командире части.

ВЕСНА. ГОД ВТОРОЙ.

Неделя сна. Солдат психопат.

Наступил март месяц. Первый календарный месяц весны. Но весной еще и не пахло.
К ежедневным долгим утренним спектаклям, с мат перематом самозаводящегося нового командира части, все постепенно стали привыкать.
Эдик Колбин сообщил Мирону, что начальник санчасти на неделю уехал в командировку на материк и предложил ему госпитализироваться в санчасть на эту неделю, отдохнуть от мирской, то есть от служебной суеты. Повод для госпитализации он придумает.
Грех было этим не воспользоваться, тем более, что на БРУ по электрической части, после многомесячных трудов, все работало как часики и подчиненные Мирона без труда справлялись теперь с этим без него.
Сказано, сделано. Самому Эдику очень хотелось развеяться, пообщаться с Мироном, поиграть с ним в шахматы, а то надоело изо дня в день иметь дело только с больными.
Мирон тоже собирался интересно провести эту неделю в общении с Эдиком. Вечером, после ужина, он пришел в санчасть, немножко пообщался с Эдиком и лег спать уже с сознанием того, что он на целую неделю свободен от жесткого ежедневного распорядка дня и командирского контроля.
Наутро Мирона не смогли разбудить на завтрак, так крепко он спал. И в обед тоже. Вечером Эдик все же добудился до него, ведь помимо сна человек, все-таки, что-то должен еще и есть. Выпив кружку компота и съев немножко хлеба, для вежливости перекинувшись парой фраз с Эдиком, Мирон опять провалился в сон. На следующий день почти все повторилось снова, только удалось покормить его уже два раза, утром и вечером, а все остальное время было отдано сну. Видимо организм понял, что есть возможность отоспаться на всю катушку, снять напряжение, накопившееся почти за год такой нервной жизни. Сработал механизм защиты от стресса и организм воспользовался этим моментом.
Так продолжалось всю неделю и впоследствии нечего было бы вспомнить о времени, проведенном в санчасти, если не одно событие, взбудоражившее всю часть.

***

На четвертый день пребывания Мирона в санчасти, туда привели солдата из первой роты, с последнего осеннего призыва. Якобы он вроде стал заговариваться, стал несколько неадекватен. Поначалу начальство заподозрило его в симуляции, в таком способе отлынивания от службы. Солдату выделили кровать рядом с Мироном, к нему зачастили командиры, которые пытались определить серьезность ситуации, задавали ему разные глупые вопросы, слыша в ответ какой-то несуразный лепет. Если это была не симуляция, то для командования части все складывалось очень плохо, значит довели солдата до сумасшествия.
Иногда время от времени в санчасть заходили деды с первой роты. Их явно беспокоил такой оборот дела с этим солдатом, видимо боялись, что он может их заложить, обвинив в неуставных отношениях по отношению к нему. Чаще всего они ограничивались своеобразным напутствием:
- Давай, кончай молотить под придурка, а то сам знаешь, что может быть потом.
Все это Мирон слышал сквозь сон и не очень понимал, что на самом деле происходит. Но вот, после визита очередного деда, солдат на соседней койке стал бормотать что-то нечленораздельное себе под нос, а потом, привстав, ухватился за поперечину спинки кровати стал и стал бить головой по стеклу в окне. С третьего раза ему удалось высадить внутреннее стекло, затем и внешнее. От хлынувшего с улицы морозного воздуха Мирон быстро проснулся и вместе с Эдиком, прибежавшим на звон разбитых стекол, попытался поймать солдата за ногу, но тому все же удалось через разбитое окно выскочить на улицу и побежать по снегу в сторону дороги. Эдик развернулся и побежал на выход, в погоню за беглецом.
Увидев на дороге матросский патруль, Эдик закричал им:
- Держите его!
Но сам беглец, пробежав в тридцатиградусный мороз двести метров босиком по снегу в одних кальсонах, заковылял в сторону патруля, с криком:
- Спасите меня! – и рухнул им на руки.
Эдик и матросы из патруля быстро отнесли на руках обессиленного и обмороженного солдата в расположенный рядом госпиталь, где и сдали его на попечение дежурных врачей.
А на следующий день закончился отдых и для Мирона, он вернулся в роту к привычной повседневной солдатской жизни.
Эдик время от времени посещал госпиталь, навещал этого солдата. Оказалось, что он все-таки не симулировал. Его психическое состояние, с каждым визитом Эдика, становилось все хуже и хуже и когда дело дошло до того, что пациент стал есть свои собственные экскременты, его комиссовали и отправили на материк в серьезное психиатрическое учреждение.

Белый медведь.

С наступлением весны в гарнизоне опять появились белые медведи. Их тянуло на помойки, где они копались среди пищевых отбросов. Обычно в сам гарнизон заходили молодые медведи, в редких случаях медведица с медвежатами. Взрослые самцы предпочитали околачиваться поодаль.
Многие обитатели гарнизона легкомысленно подкармливали медведей, чаще всего сгущенкой, чем приучали их к иждивенчеству. Такие медведи надолго задерживались в окрестностях гарнизона, облюбовывая для обитания самые неожиданные места. Например, одному медведю очень нравилось отдыхать на мешках с цементом на складе БРУ.
Как-то раз одна из офицерских жен, отоварившись в магазине, шла к себе домой. Кто-то сзади потянул ее за авоську с продуктами. Решив, что это ее муж, решивший ей помочь, она повернулась, чтобы отдать авоську. Но, к своему ужасу, она вместо мужа обнаружила белого медведя, неслышно подкравшегося к ней сзади, который увидел банку любимой сгущенки в авоське и уцепился за нее десятисантиметровыми когтями своей лохматой лапы. Женщина в ужасе бросила все и побежала, а медведь, распотрошив авоську, уже привычным движением хлопнул лапой по банке со сгущенкой, отчего та со смачным звуком расплющилась, выплюнув содержимое. Медведь с аппетитом им полакомился.
Обычно, если медведь заходил в гарнизонный поселок, то для безопасности населения, в первую очередь женщин и детей, к нему приставляли матроса с карабином, который постоянно сопровождал его и в экстренных случаях должен был защитить людей от его нападения. Но медведи в гарнизоне обычно не проявляли агрессии.

***

Но иногда люди становились объектами нападения белых медведей и чаще всего виноваты в этом были они сами.
Несчастный случай произошел с начальником геологической экспедиции. В один из погожих дней он с друзьями решил поохотиться на тюленей. Прихватив с собой все необходимое, они пошли по льду залива в поисках полыньи, где надеялись, что им улыбнется удача. Но в этот день она отвернулась от них, все тюлени куда-то подевались.
Обычно россияне после охоты обязательно отмечают его. Пьют за удачу или заливают водкой неудачу. На этот раз пили водку по поводу неудачи. А потом решили попрактиковаться в меткости стрельбы из карабинов по бутылкам. Постреляли. Затем появился белый медведь, который решил познакомиться с непрошенными гостями в своих охотничьих угодьях. Пьяный начальник экспедиции решил пресечь это нежелательное знакомство и напугать медведя выстрелом из карабина, чем спровоцировал того уже на настоящее нападения. Но оказалось, что патронов уже больше нет, они все ушли на стрельбу по бутылкам и защититься от медведя уже было нечем. В результате охотники разбежались, кто куда, кроме начальника экспедиции, которого медведь убил и утащил на соседнюю льдину. После этого медведь пошел дальше по своим делам.
Быстро накачав резиновую лодку, товарищи попытались снять с соседней льдины тело погибшего. Но увидев это, медведь стал быстро возвращаться и людям пришлось спешно ретироваться. Тогда медведь тоже пошел в другую сторону. Но как только люди повторили попытку снять тело со льдины, все повторилось снова. Пришлось спешно возвращаться в гарнизон, за подмогой.
Тело начальника геологической экспедиции все же удалось снять с льдины, но только с помощью вертолета.
Белый медведь занесен в Красную книгу, он охраняется государством и международными соглашениями. Охота на него запрещена. Но если жертвой медведя становится человек, то после этого медведь начинает постоянно нападать на людей. Поэтому на такого медведя не распространяется запрет и для безопасности людей его обязательно стараются отстрелять.
С помощью все того же вертолета удалось обнаружить этого медведя-убийцу, а затем и застрелить его.

***

Вслед за трагедией с начальником геологической экспедиции произошло нападение медведя на матроса.
Этот матрос возвращался с караула в свое подразделение. Проходя мимо свинарника, он увидел медведя, который лакомился поросенком, сдохшим от чего-то накануне и его выбросили на помойку, как падаль. Матрос, будучи вооруженный карабином с полным боекомплектом и потому чувствовавший себя в полной безопасности, стал забавы ради бросать в медведя снежками, пока не отогнал зверя от его обеда.
Довольный таким результатом, матрос пошел дальше своей дорогой. Но как только он ступил на ступеньку крыльца, ведущую в казарму, кто его сзади крепко ударил его по голове, отчего он потерял сознание. Очнувшись, матрос увидел прямо перед глазами неспешно проплывающую снежную поверхность. Ничего не поняв, он поднял голову и увидел, что это медведь тащит его в положении вниз лицом, ухватив его за спецпошив на спине. Закричав что есть мочи, матрос стал вырываться, суча руками и ногами. Медведь стал бить его лапами и драть своими страшными когтями.
На крик матроса выбежали из казармы его товарищи, подняли невообразимый шум, чем заставили медведя бросить свою жертву и убежать в тундру. Истекающего кровью матроса срочно доставили в госпиталь.
По приказу Начальника полигона снарядили вооруженную команду и отправили ее на ГТСе преследовать медведя. Вскорее его обнаружили и залпами из карабинов Симонова лишили медведя жизни.
Эдик Колбин, навещая в госпитале тронувшего умом солдата из первой роты, видел этого матроса, ставшего жертвой нападения белого медведя и даже удостоился чести услышать лично из его уст все перипетии пребывания в пасти самого крупного хищника в мире.
Этому матросу повезло, что он после этого остался живым. Если только не брать в расчет семьдесят шесть швов на животе, который ему истыкал своими когтями медведь и отсутствие половины скальпа, который ему как бритвой срезало теми же самыми когтями. В результате матроса досрочно уволили из состава ВМФ.
А шкуры, снятые с убитых белых медведей, доставили в гарнизонную баню. Там матросы, по приказу Начальника полигона, отмыли их, соответствующим образом обработали и выделали. Наверное, до сих пор они украшают чьи-то апартаменты или дачи на Большой земле.

окончание