Шемин Евгений © [email protected]

АРХИПЕЛАГ №6

СОДЕРЖАНИЕ.

Прощай школа.
Здравствуй Москва.

ВЕСНА. ГОД ПЕРВЫЙ.
Архангельск-55. Полет в неизвестность.
Первый день в части.
Армейская столовая.
Курс молодого бойца. Присяга.
По ротам. Ушаны, деды и дедовщина.
Первая рота. Бунт на корабле.
Колбин и Риманов.
Третья рота. Дисбат на горизонте.
ГЦП №6. Спецстрой – 700.
Войсковая часть. Командиры.
Начало службы. Письма и бандероли.
Строительство котельной.
Первая встреча с белым медведем.
Таланты весеннего призыва.
Служба на БРУ. Сгущенка.
Натовский шпион.
Матрос Игорь.

ЛЕТО. ГОД ПЕРВЫЙ.
Разгрузка транспортных судов.
Солдаты, выпивка и тигра.
Буковина, БПК, БДК. Командировка в п. Северный.

ОСЕНЬ. ГОД ПЕРВЫЙ.
Ядерные испытания на полигоне.
Дембель Рики и Сашки.
Аристархов. Драка со стариком.
Персик, предводитель бритоголовых.
Пошел ты на х… .
Выдача спецпошивов. Шуба Годулянта.
Письмо прокурору.

ЗИМА. ГОД ПЕРВЫЙ.
Северное сияние.
Новый год. Патруль в ДОФ.
Варианты. Группа живучести.
Комсомольцы добровольцы.
Новый командир части.

ВЕСНА. ГОД ВТОРОЙ.
Неделя сна. Солдат психопат.
Белый медведь.
Визит Зам министра. Охота и рыбалка.
Новый командир третьей роты.
Любовь и секс. Насильник Аристархов.
Развод дневальных.

ЛЕТО. ГОД ВТОРОЙ.
Спец по кранам. Купание в заливе.
Неудавшаяся ссылка.
Перевод во вторую роту.
Геолог.

ОСЕНЬ. ГОД ВТОРОЙ.
Чеченцы.
Аккорд осенних дембелей.
ЧП на ядерных испытаниях.
Кравченко и танцы.
Не был ушаном и дедом не буду.
Ара из осеннего призыва. Шаменов из Перьми.
Побег близнецов.

ЗИМА. ГОД ВТОРОЙ.
Школьник Сергей. Новогодний бал.
Дембельский Новый год.
Крысы и тараканы.
Бурение вечной мерзлоты. Болото.

ВЕСНА. ДЕМБЕЛЬ.
На губе.
Спасти рядового Риманова.
Мат командира – это военная тайна.
Приказ. Дембельский аккорд.
Рогачево – Архангельск - Москва.

Прощай школа.

Этот синий, вечер летний
Закружил ребят.
Я на школьный бал последний
Пригласил тебя.

Под эту незабываемую песню вокально-инструментального ансамбля «Самоцветы» начался школьной бал для выпускников средней школы №2 города Горнозаводска. Вопреки всем опасениям, он все же состоялся. Районный отдел народного образования (РОНО) категорически запретил его проведение в ресторане. По мнению чиновников от образования, выпускной бал должен был проведен, как и во все предыдущие года, в спортивном зале школы. Но 10 «Б» класс, ранее сформированный из самых самых, во всех отношениях, выпускников трех классов восьмилетней школы №3 того же самого города, не без помощи своих родителей, все же сумел организовать этот бал в ресторане.
Вручение аттестатов проходило в школе. А затем состоялось прощание с директором, завучем и другими учителями школы, которые хотя сами негласно поддерживали проведение бала в ресторане, но не могли решиться присутствовать там из за запрета РОНО. Только два преподавателя математики, Валерий Михайлович и Борис Николаевич, которых ученики очень любили и от которых были всегда в восторге за их любовь к своей профессии, за дальние совместные походы, да и вообще, за долгую интересную совместную школьную жизнь, плюнули на все и решили присоединиться к своим бывшим ученикам.
Нарядные девушки, в красивых платьях, сделавшие их неузнаваемыми и неотразимыми, ребята, в строгих темных костюмах и галстуках, повзрослевшие прямо на глазах. Они, нарядной толпой, шли по вечернему Горнозаводску в единственный в городе ресторан «Приморье». Многочисленные прохожие провожали их восхищенными взглядами. И в этот вечер казалось, что весь мир у их ног.
Бал был замечательный. Ресторан был полностью в распоряжении выпускников, для них весь вечер играли настоящие профессиональные музыканты. Столы были накрыты белыми скатертями, шампанское в бокалах, внимательные официантки. Было очень весело и очень грустно.
А потом была встреча восхода солнца на берегу Японского моря и прощание с уже бывшими одноклассниками с клятвой, никогда и никого не забывать.

Здравствуй Москва.

Из Южно-Сахалинска до Хабаровска Мирон летел на четырехмоторном турбовинтовом Ил-18. Это был первый в его жизни полет на самолете. Запомнилось, что когда самолет оторвался от взлетной полосы и земля стала быстро удаляться вниз, то от ощущения, что между тобой и землей огромное расстояние и только тонкий пол в самолете не дает тебе ухнуть вниз, стало неприятно сосать под ложечкой и даже сводить ноги. Только когда Мирон перестал смотреть через иллюминатор на землю, эти неприятные ощущения прошли.
Дальше, из Хабаровска до Москвы, без посадки летел Ту-114. Этот восьмивинтовой монстр доживал последние дни на пассажирских авиалиниях. А запомнился он тем, что в полете от этих восьми винтов стоял невообразимый гул в салоне, а вибрация была такая, что в туалете вода в раковине покрывалась мелкой рябью. У посетителя туалета ноги, из за вибрирующего пола, не могли твердо стоять на нем и человек самопроизвольно не спешно плыл по этому самому полу. Для принятия устойчивого положения надо было уцепиться за что нибудь руками.
Полет в таком гудящем и вибрирующем лайнере продолжался больше десяти часов, был утомителен, а удовольствие от него было весьма сомнительное.
Москва поразила бесчисленным количеством многоэтажных домов и суетой, одним словом, человеческий муравейник. Метро оставило двоякое впечатление. Старые станции метро поразили красотой, оригинальностью и отделкой, а новые, на окраинах, не радовали глаз своей безликостью и дешевой кафельной облицовкой.
Вид Главного здания МГУ имени Ломоносова и его окрестностей воочию отмел у Мирона всякое сомнение по поводу его будущего альма-матер, только МГУ. Это была любовь с первого взгляда.
Наконец-то представилась возможность исполнить давешнюю мечту, поступить на физфак, на отделение астрономии. Но как стало ясно позднее, выпускникам школ из глухомани, будь они хоть и семи пядей во лбу, очень трудно было конкурировать при поступлении в престижные ВУЗы с выпускниками школ из крупных мегаполисов, а тем более со столичными. Как минимум, сказывается разница в уровне преподавания в школе, отсутствие дополнительных возможностей, в виде подготовительных курсов при ВУЗах, а так же целенаправленного натаскивания будущих абитуриентов на сдачу вступительных экзаменов репетиторами.
Мирону, для поступления, не хватило конкурсных пол бала. И так повторялось еще два года подряд. В промежутках между вступительными экзаменами, в очередной раз по ночам готовясь штурмовать МГУ, Мирон успел поработать строителем, а затем и электриком.
В один из таких межсезоний, давний знакомый Мирона по фамилии Ли, выпускник физфака МГУ, пригласил его к себе в гости на встречу с одним интересным человеком. Этим человеком оказался Тадеуш Касьянов, известный ученик и сподвижник знаменитого, в то время, мастера карате Алексея Штурмина.
Тадеуш рассказал свою историю вхождения в мир карате. В свое время он работал водителем такси. Как-то раз к нему в машину сел худощавый молодой человек интелегентный наружности и попросил отвезти его в центр. При расчете за проезд этот интелегентик имел неосторожность, как показалось тогда Тадеушу, небрежно швырнуть ему деньги. Оскорбленный Тадеуш осерчал, стал говорить нехорошие слова пассажиру и тут нашла коса на камень. Решили пройти в скверик и выяснить отношения по мужски. Тадеуш был крепким мужиком, раньше он занимался боксом, о чем красноречиво свидетельствовал его сломанный нос, имел звание мастера спорта. Он решил научить этого интелегентика вежливости. Но как только Тадеуш попытался нанести ему хук, тот мгновенно, с развороту сбил пяткой кепку с головы Тадеуша, а затем другой ногой обозначил еще несколько других ударов ему его голове. Тут Тадеуш забыл о своих оскорбленных чувствах, более того, стал извиняться и просить молодого человека взять его в ученики. Так Тадеуш Касьянов нашел своего сенсея Алексея Штурмина.
Сам Штурмин, в свое время, обучился карате у мастера по боевым восточным единоборствам корейца, тоже по фамилии Ли, которого прислали в Москву на учебу из Пхеньяна. С этого времени началось знакомство и сотрудничество Штурмина и Касьянова, основателей Центральной школы карате.
Знакомство с Касьяновым позволило Мирону приобщиться к миру карате. Это было большой удачей. В то время заниматься карате было почти так же трудно достижимо, как полететь в космос. Мирон стал тренироваться у ученика Тадеуша Касьянова, многократного чемпиона СССР по карате Виктора Смекалина. Многолетние занятия в школьные годы спортивной гимнастикой и акробатикой, неимоверный энтузиазм и ежедневные изнурительные тренировки принесли свои плоды. Это было отмечено и Смекалиным, и Касьяновым.
Совсем случайно удалось устроиться на работу в Москве. В то время сделать это иногородним было весьма затруднительно. Существовали жесткие лимиты для немосквичей, как по количеству выделяемых им рабочих мест, так и по специальностям. Эти специальности конечно же были самыми низкооплачиваемыми, неквалифицированными или тяжелыми, на которые коренных москвичей нельзя было затащить ни за какие коврижки. Потому людей, занятых на такого рода работах, москвичи презрительно называли лимитчиками.
Лимитчикам давали временные прописки, выделяли места в рабочих общежитиях, но им запрещалось менять место работы. Если лимитчик увольнялся с работы, то он автоматически лишался московской прописки и был вынужден покинуть пределы Москвы, так как находиться в столице СССР, в режимном городе Москве, без прописки было запрещено. То есть просматривалась полная аналогия с положением крепостных.
Организация, у которой нашелся лимит электрика для Мирона, занималась эксплуатацией знаменитых высотных зданий Москвы. Работа была непыльная, но и платили соответственно, восемьдесят рублей в месяц, что по тем временам были совсем маленькие деньги, еле хватало одному на пропитание. Мужское общежитие находилось на пятом этаже одного из высотных зданий на Новом Арбате. На первом этаже этого здания и по сей день располагается аптека. На шестом этаже размещалось женское общежитие. А вообще квартиры этого дома был заселены людьми заслуженными и номенклатурными.
Но возникла одна проблема. Для того, чтобы получить по лимиту временную московскую прописку, Мирону, как военнообязанному, надо было встать на учет в военкомате. Но военком категорически отказался поставить его на учет, мотивируя это тем, что среди подопечных ему московских призывников куча безработных, а тут понаехали чужаки и занимают вакансии. Скорее всего это была отговорка, просто военком ждал, когда его подмажут.
Старшие товарищи на работе, коммунисты, возмутились этим наглым вымогательством и посоветовали Мирону обратиться за помощью, как члену ВЛКСМ, в Оборонный отдел в ЦК ВЛКСМ. Визит в эту организацию действительно оказался действенным, военкома в приказном порядке заставили поставить Мирона на военный учет.
Но эта история имела и свои последствия. В отместку военком, когда весной Мирону настало время идти в армию, зачислил его в команду, которая отправлялась служить к черту на кулички. И вот после ночи бурных проводов в кругу друзей и подруг, наутро Мирон отправился на службу в армию.

ВЕСНА. ГОД ПЕРВЫЙ.

Архангельск-55. Полет в неизвестность.

После приземления в аэропорту Архангельска, что удалось определить по большим буквам на здании аэропорта, ТУ-134 покатил к дальней части аэродрома к одиноко стоявшему неприметному зданию. Пожилой младший лейтенант, с сильным украинским выговором, и трое сержантов в шинелях, щегольски ушитых брюках и яловых сапогах на высоких каблуках, «купившие» призывников на городском сборном пункте Москвы, быстро выстроили новобранцев на бетонке аэродрома и повели их к этому зданию. Никого не надо было подгонять, так как по-весеннему легко одетые новобранцы мгновенно замерзли на открытом всем ветрам летном поле, местами бликующем ледяной коркой. Было странное ощущение нереальности. Еще полтора часа назад, когда садились в самолет в московском аэропорту Внуково, уже ничто не напоминало о зиме, в то время когда здесь еще стояла настоящая зимняя стужа.
Внутри здания было уже все знакомо. Те же длинные деревянные лавки зеленого цвета, как в городском сборном пункте в Москве, куда привозят новобранцев из районных военкоматов. Последовала команда перекусить из своих запасов или сухим пайком, выданным на сборном пункте, при отправке. Но следовало признаться, что особо никто есть не хотел, так как подавляющее большинство мучалось сильнейшим похмельем и ничего в рот не лезло. Чего-чего, а устраивать проводы в армию в СССР умели, что в Москве, что в самом дальнем захолустье. Видя такое, сержанты презрительно ухмылялись и многозначительно переглядывались между собой. Самое странное было то, что ни переросток младший лейтенант, ни сержанты, всю дорогу вообще старались не разговаривать с призывниками и несмотря на настойчивые попытки некоторых ребят выведать, куда их везут служить и в какие войска, молчали как рыбы.
Последовала команда собраться и строиться. После чего неожиданно для всех призывников, ожидавших, что их повезут куда-то наземным транспортом, ребят опять повели по промерзшей бетонке к тому же самому самолету, на котором они только что прилетели. Кто-то из команды, несмотря на то, что был с бодуна, стал шутить, высказывая предположение, что просто перепутали и их не туда привезли, или вообще служба уже закончилась, наступил дембель и все возвращаются обратно в Москву. Но основная часть команды напряглась, что было заметно по их недоуменным лицам: «Куда же еще лететь дальше из Архангельска, на Северный полюс, что ли?».

***

Разогнавшись, самолет оторвался от взлетной полосы и стал набирать высоту. Основная часть призывников стала подремывать, как вдруг раздался зычный голос младшего лейтенанта. Стоя на проходе между кресел, громко окая и чеканя каждое слово, он произнес:
- Моя фамилия Васильчук, я буду вашим командиром до принятия Вами присяги. А теперь слушайте меня внимательно: Вашим адресом отныне будет Архангельск-55, и только Архангельск-55. Писать домой или кому нибудь о том, где Вы служите, что Вы видите или что-либо еще, кроме жив-здоров, запрещено. Более того, Все Ваши письма обязательно будут вскрываться и проверяться. Всем ясно?
В ответ раздался нестройный хор голосов растерянных новобранцев:
-Ясно…
Если до сих пор некоторых мучили смутные догадки, то после слов лейтенанта ребята вообще перестали что-либо понимать: «Архангельск! Какой Архангельск? Ведь мы только что оттуда улетели. Чертовщина какая-то!». Лица сержантов выражали полное удовлетворение произведенным на новобранцев, словами младшего лейтенанта, эффектом.
А за иллюминаторами стали происходить заметные перемены. Серое тоскливое архангельское небо стало быстро наполняться вечерними сумерками. В то же время, часть неба у горизонта стала постепенно окрашиваться в зловещий багровый цвет, что обычно бывает вечером в непогоду, при закате солнца. Все это было очень непривычно, потому что, судя по часам, было всего лишь два часа дня.
Через полтора часа полета самолет начал снижаться. Простое арифметическое действие, примерная скорость самолета, умноженная на время полета, давало расстояние около полутора тысяч километров. Но даже эта информация не давала однозначного ответа: «Куда же все-таки это мы прилетели?».
Посадка самолета была не для слабонервных. Когда самолет прошел сквозь плотные облака, уже у земли, судя по болтанке, стало ясно, что за бортом метет. Метет, да еще как метет. В иллюминаторы ничего не было видно, кроме летящих горизонтально хлопьев снега. Но несмотря на сильный ветер и плохую видимость, летчик, хотя жестко и как-то немного боком, но все же мастерски, с первого раза, посадил самолет.
То, что увидели призывники из иллюминаторов, заставило их просто онеметь. Еще шесть часов назад они, во дворе городского сборного пункта Москвы, грелись на солнышке, отходя после прошедших проводов, слушая чириканье птичек и шелест молодой листвы. Здесь же, снаружи самолета, одиноко стоявшего у взлетной полосы посреди арктической пустыни, была в разгаре настоящая зима, да такая, что по сравнению с которой зима в Архангельске была просто тропиком.
Багровый закат едва освещал ландшафт. Неподалеку от самолета рядком стояли тентованные зеленные армейские УРАЛы. Около них и самолета ходили военные в не совсем понятных для призывников черных облачениях, как позже выяснилось в спецпошивах, которые при всей своей примитивности и дешевизне, являлись одним из самых практичных и эффективных средств защиты от арктического мороза и пронизывающего ветра.

***

Спецпошив представляет собой фуфайку из черной плотной хлопчатобумажной ткани снаружи с пропиткой, утепленный ватой, с внутренней байковой прокладкой, достаточно большим и плотным воротником из искусственного меха и капюшоном. В целом, спецпошив отличается от фуфайки, которую носят на зоне зеки, только воротником с капюшоном и отсутствием полосатой простежки. Но, помимо всего прочего, в спецпошиве есть одна деталь, которая делает спецпошив спецпошивом - это сопливчик, противоветровая вставка спереди, где застегиваются пуговицы, заканчивающаяся в верхней части полумаской, прикрывающая подбородок, рот, нос и щеки практически до уровня глаз. Одев спецпошив, затянув поверх него ремень на поясе, чтобы не поддувало снизу, закрыв сопливчиком лицо до глаз, подняв воротник и натянув на шапку капюшон, можно было комфортно, насколько это возможно в Арктике, находиться достаточно длительное время на морозе. Следует отметить, что спецпошив спас не одного солдата от обморожения или даже от гибели. Но спецпошив греет только в течение одного года, так как на второй год пропитка плохо спасает от влаги, а ватная прокладка сваливается и перестает держать тепло. Но все равно спецпошив положен был солдату один на два года службы.
Спецпошивы, предназначенные на крайнем севере в основном для военнослужащих срочной службы, были популярны у стар и млад, у мужчин и женщин, у офицеров и вольнонаемных, обитавших в арктических гарнизонах. И они всеми правдами и неправдами договариваясь со снабженцами, каптерщиками, старшинами в войсковых частях и старались заиметь его.

***

Прозвучала команда выходить и строиться. Кошмар начался сразу же за бортом самолета, уже на трапе. Температура была за минус двадцать. Резкий, жесткий, студеный ветер продирался через складки одежды и обжигал каждого, кто выходил из самолета, беспощадно сек лицо снежной крупой, по твердости сравнимой с каменной крошкой. Мало у кого из новобранцев бритые головы прикрывали головные уборы, за исключением нескольких счастливчиков в вязаных шапочках. Большинство из прибывших были в легких куртенках, ветровках или стареньких демисезонных пальто, одетых на рубашку. На ногах были легкие полуботинки или в кеды. Ветер трепал штанины и у многих в этот момент из под брючин выглядывали голые ноги.
Призывников стали выстраивать у УРАЛов. Вышедшие первыми из самолета были вынуждены присесть и скрючиться в самых неимоверных позах, прикрывая уши и щеки воротниками и руками от морозного ветра, пока ждали остальных. Рядом стояло хоть и маленькое, но настоящее здание аэропорта. Но никто из встречавших даже не думал заводить туда ребят. И тут новобранцы впервые услышали слово «ушан». Это солдаты в спецпошивах, стоявшие у УРАЛов, обращаясь к новобранцам, кричали:
-Ушаны! - и когда не видел младший лейтенант Васильчук, выразительным жестом обводили рукой вокруг шеи и вверх, показывая, что надо вешаться. Всем новобранцам стало ясно, что отныне теперь они ушаны. Хотя почему ушаны, никто из них так и не понял.

***

На крайнем севере, в отличие от других регионов нашей необъятной Родины, солдат срочной службы, только что призванных в армию, называют не салагами или как-то по другому, а ушанами. В Арктике солдатам положены зимние шапки особого покроя. У этих шапок уши длиннее, чем у обычных солдатских шапок, раза в полтора. Опущенные вниз и завязанные под подбородком, эти уши заворачиваются внахлест и надежно прикрывают в мороз шею, подбородок и щеки от обморожения. Но для закаленных и гордых старослужащих носить такие шапки считалось унизительным и они всеми способами старались приобрести обычные солдатские, а еще лучше офицерские шапки. Вообще солдатская мода - это отдельная большая тема для разговора.

***

УРАЛы с новобранцами резво взяли старт и поехали прочь от аэродрома. Временами дорога представляла собой снежную траншею, в которой едва могли разминуться две встречные машины и порой с настолько высокими снежными отвалами по сторонам, что тентованные УРАЛы полностью скрывались в них. Колючая снежная пыль, поднятая подпрыгивающими на ухабах автомобилями, забрасывалась внутрь кузова и оседала там на новобранцах, в основном на сидевших у заднего борта, от этого им приходилось особенно туго. Перед взором открывалась мрачная и тоскливая картина: бесконечная снежная пустыня в багровых сумерках и невесь откуда взявшийся посреди этой пустыни заброшенный и искореженный экскаватор. «Д-а-а, влипли. Если даже такая железная техника здесь не выдерживает, как же мы здесь выживем?» - пронеслось в голове не у одного новобранца. Настроение не улучшали и солдаты, сидевшие за баранками позади идущих машин, которые всеми способами пытались привлечь внимание ушанов и неустанно жестами призывали их повеситься и при этом дико ржали.
После получасовой тряски в промерзшем кузове, ушаны въехали на снежную площадку, окруженную с четырех сторон длинными огромными сугробами, из которых вверх торчали дымящиеся трубы. Судя по аккуратно очищенным от снега крылечкам в середине каждого сугроба, это все же были какие то строения, под самый конек заметенные снегом. Никому из ушанов в голову не могло прийти, что это есть те самые солдатские казармы, в которых им придется провести два не самых простых и не самых легких года в их жизни. А так же солдатская столовая, в которых им придется принимать то, что только в Советской армии могут называть пищей и штаб войсковой части, обитатели которого на целых два года становились вершителями их судеб.
А завалены эти строения снегом по самые трубы были не только природными силами, но и усилиями солдат. Чтобы спастись от морозов, которые иногда зашкаливали в этих местах за минус пятьдесят градусов, легкие щитовые казармы барачного типа нарочно со всех сторон, для теплоизоляции, забрасывали снегом. Так как в одной казарме располагалась одна рота солдат, то между собой солдаты называли казарму ротой. Обычно в одной войсковой части было три казармы, то есть три роты, что в сумме составляет батальон.
Впавших от длительного нахождения на жутком морозе и от не менее жуткой болтанки в кузове грузовика в анабиозное состояние замерзших ушанов, засыпанных снежной пылью, под крики высыпавших из казарм и столовой солдат:
- Ушаны! Вешайтесь! - повели по снежной площадке, впоследствии оказавшейся плацем, в одну из казарм.
Следует отметить, что в течение последующих нескольких недель в эту часть были доставлены несколько сот ушанов, которые прошли по дороге из аэродрома в часть испытание вышеописанным жутким морозом. Но что удивительно, практически никто из них не заболел. Видимо, всякие там простуда, воспаление легких, пневмония и прочие болезни напрочь капитулировали перед жутким стрессом, мобилизовавшим защитные силы организма каждого ушана, ступившего на эту неласковую землю. Этой мобилизации хватало, в большинстве случаев, на все два года службы. Как бы не мерзли порой солдаты на службе, мало кто из них болел здесь простудными заболеваниями, даже реже, чем на гражданке, в более теплых краях. После прохождения курса молодого бойца и принятия присяги, часть новобранцев оставили в части, а остальных отправили в соседнюю часть и в поселок Северный.

Первый день в части.

В казарме, представлявшей собой барак, разделенный на две части, было тепло и чисто, но никого не было. Левая часть была без перегородок, а потому казалась огромной. Она была разделена на две половины проходом. Потолок держался на деревянных подпорках. По обе стороны прохода ровными рядами стояли двухъярусные металлические койки с идеально заправленными постелями, похожие одна на другую, как клоны. Синие солдатские одеяла не имели ни одной складки, а боковые края этих одеял, заправленные под матрас, имели прямые ребра-стрелки. Одинаково туго затянутые в наволочки подушки ровненько лежали у изголовья, в виде брусочков. Даже полотенца были удивительно единообразно сложены и висели на поручнях спинок коек. Между койками стояли деревянные тумбочки, а по проходу, у спинок коек, стояли деревянные табуретки с непонятными прорезями на сидушке. При этом было заметно, что всем этим пользовалось не одно поколение срочников. Правая часть казармы была разделена проходом, но уже перегородками с дверями. Как выяснилось позже, за дверями находились Красный уголок, каптерка старшины, курилка, умывалка, уборная, сушилка, бытовая комната, канцелярия роты и кочегарка. Это была стандартная казарма барачно-шитового типа.
Усталые ушаны, замерзшие до самых костей и разморенные долгожданным теплом, повалились на заправленные койки прямо в обуви и мгновенно затихли в полузабытьи. И тут неожиданно раздался грозный окрик:
- Ни х…я себя, оборзели совсем! Это кто вам разрешил валяться на койках, а-а-а? А ну ка быстро всем встать!
Испуганно вскочив на ноги, ушаны увидели только что вышедшего из каптерки молодого миловидного прапорщика, очумевшего от увиденного:
- Вы что, на говно захотели? - смысл этого выражения станет понятен ушанам несколько позднее.
- А ну ка, быстро строиться!
Кое-как изобразив что-то наподобие строя вдоль прохода, ушаны испуганно притихли.
- Запомните - сказал грозно прапорщик - никто и никогда, кроме отдыхающих дневальных и второй смены, не должен днем не то что лежать, даже сидеть на койках, Ясно?
- Ясно- раздались в ответ несколько нестройных голосов.
- Я спросил, ясно или нет?- еще громче и грознее вопросил прапорщик.
- Ясно!- хором дружно и четко ответили ушаны, как будто всю жизнь только этим и занимались.
- Тогда быстро привели постели в порядок - скомандовал прапорщик.
Лучше бы он этого не требовал. Полупомятые постели, хоть чем-то напоминавшие те идеально заправленные ранее постели, постепенно, неумелыми стараниями ушанов, стали приобретать совсем непотребный вид. Наверное в конце концов все закончилось бы полным бардаком, если в это время в казарму не вошли младший лейтенант Васильчук и сержанты.
- Встать, смирно!- скомандовал прапорщик.
- Отставить!- дал команду Васильчук - построить всех.
- Становись! Ровняйсь! Смирно!- скомандовал прапорщик.
Опять, как и в первый раз, вдоль прохода образовалось что-то наподобие строя.
- Вольно! – дал команду Васильчук
- Вольно! – эхом отозвался прапорщик.
- Так, теперь я могу вам сказать, что вы прибыли служить на Новую Землю, в гарнизон Белушья Губа - громко окая и четко чеканя слова, как в самолете, произнес Васильчук, оглядывая изумленные лица ушанов.
- Теперь несколько слов о дисциплине. Неделю назад один старослужащий решил пройтись до бани, а это всего лишь в ста метрах от части. Когда он выходил из казармы, была ясная погода, но через пару минут так замело, что, как говорят у нас, ломы стали летать. И в этих условиях он просто-напросто заблудился на крошечном пятачке и по всей видимости ушел в тундру, где и замерз. До сих пор его не нашли. Поэтому никому не отлучаться из казармы без разрешения, перемещаться куда-либо только строем и по команде. И еще, хотя в части есть собаки, но если кто-то из Вас понравится белому медведю, а они иногда разгуливают здесь по плацу, то и они не выручат. Ясно?
- Ясно – как-то неуверенно, раздалось в ответ.
Пропавшего солдата, по фамилии Донцов, нашли летом, когда растаял снег. Он крутился в шестидесяти метрах от бани, пока не замерз, а затем его засыпало снегом. Кстати, было проверено, что каким бы ветер не был ураганным, ломы при этом не летают. Да и другое, очень популярное на Севере утверждение о том, что струя по малой нужде в жуткие морозы замерзает на лету, было опровергнуто на практике. Даже под минус шестьдесят градусов этого не происходит и струится она, как ни в чем не бывало. А с белыми медведями, как бы грозно не звучало предупреждение в устах ротного Васильчука, на самом деле все обстояло гораздо серьезнее. Но об этом позже.
- А теперь выкладывайте все из своих карманов, рюкзаков и сумок и положите перед собой.
Сержанты прошли вдоль строя, вороша вещи и продукты, забрали спиртное, одеколоны и ножи, свалили их в мешок и под бдительным присмотром прапорщика все отнесли в штаб. Остальные вещи так и остались лежать на полу.
Ушанов опять вывели из казармы на мороз, построили и под улюлюканье старослужащих, повели к большому двухэтажному кирпичному зданию, в ту самую баню, сразу за казармами. Многие ушаны недоумевали, как здесь, даже в пургу, можно было потеряться?
Баня была очень приличная, ничем не хуже большинства общественных бань в Москве. Этой гарнизонной баней пользовались как военные, так и гражданские. По команде все разделись в предбаннике и вошли в теплую помывочную. Горячая вода, оцинкованные тазики, деревянные лавки. Вот кайф! Но не успели некоторые ушаны как следует намылиться, раздалась команда выходить и получать обмундирование. Оказалось, что прошло уже тридцать минут, а больше мыться было не положено.
В предбаннике уже стояли огромные мешки с обмундированием. Прапорщик опытным глазом окидывал очередного голого новобранца, по одним только ему известным критериям определял размеры одежды и обуви и сообщал об этом сержантам. Последние быстренько извлекали из мешков обмундирование, шапку, сапоги и бросали их ушану. Такой способ экипировки новобранцев имело лишь одно преимущество - за двадцать минут одели и обули более ста человек. На многочисленные жалобы новобранцев на жмущие сапоги и не застегивающиеся пуговицы на обмундировании, был лишь только один ответ:
- Ищите тех, кому что-то велико или мало и меняйтесь.
При этом, параллельно, сержанты успевали быстренько поворошить в кучке, брошенной новобранцами гражданской одежды и отбирать более или менее стоящую одежку. Как оказалось позднее, это нужно было им для того, чтобы ходить в них в самоволку в гарнизонный магазин и другие интересные места.
К удивлению ушанов, им вместо черных спецпошивов выдали пшеничного цвета бушлаты без мехового воротника, сопливчика и капюшона. Впоследствии оказалось, что вскорее все солдаты на два месяца перейдут на эту летнюю форму одежды. Но и эта экипировка достаточно хорошо защищала от стужи и ушаны чувствовали в них себя комфортно на морозе. Байковые портянки, толстое потрепанное нижнее белье, зеленая хэбешка (брюки и гимнастерка из хлопчатобумажной ткани), та самая пресловутая зимняя шапка с длинными ушами и трехпалые варежки пехоты, хорошо защищали от мороза. Получалось хоть и дешево, но сердито.
В этот момент у подавляющего большинства ушанов зародилось жуткое желание иметь спецпошив, как у старослужащих, и вообще все, как у старослужащих.

***

Подобные, неподконтрольные разуму желания являются неиссякаемой пищей, подпитывающей и поддерживающей так называемую армейскую моду в течение всего срока службы солдата. Это неистребимая тяга носить шапку, сложенную как пирожок, чудом удерживающуюся на затылке. Если это фуражка, то вначале ей придают залихватский вид. Один крепко держит за заднюю верхнюю часть фуражки, а другой сильно тянет ее за козырек и при этом бьет ребром ладони по тулье, добиваясь, чтобы эта самая тулья загибалось круто вверх, плюс изогнутая по вертикали кокарда. А белый подворотничок гимнастерки подшивают, вставляя в него кусок изоляции от электрического провода. В результате получается красивая ровная окантовка подворотничка, правда нередко сильно натирающая шею. Это небрежно висящий в районе причинного места распущенный ремень, опять таки с изогнутой и начищенной пастой Гойей до зеркального блеска бляхой, сапоги гармошкой на двойных, в форме стаканчика, каблуках и жесткие вставки в погоны, придающие им своеобразный вид. Гимнастерка должна быть максимально приталена, а брюки ушиты в обтяжку. Мало кому удавалось избежать заболеть этой заразой, по крайней мере хотя бы каким нибудь одним из ее элементов.

***

Следует отметить, что новобранцы в солдатской форме выглядели достаточно комично. Большинство из них затянули ремни на бушлатах в осиную талию где-то под подмышками, шапки были натянуты прямо на уши, а новые негнущиеся кирзовые сапоги болтались на ногах и гулко стучали при ходьбе.
Построив это несуразное воинство, сержанты повели шагающих не в ногу ушанов обратно в роту. И здесь бедные ушаны увидели, что оставленные ими вещи были аккуратно подвергнуты кем-то ревизии и все более или менее ценные вещи, как-то электробритвы, которые обычно дарят на службу друзья или коллеги по работе, другие нужные вещи и милые безделушки, как память о любимых девушках, исчезли. Причем апеллировать к кому-либо было бесполезно. Прапорщик лишь разводил руками, а сержанты, пряча глаза, играли в незнанку. Самым настойчивым новобранцам они многозначительно намекали на неуместность их активности. Вскорее ушаны действительно осознали, как это было опрометчиво пытаться вернуть свою собственность назад.

Армейская столовая.

Далее последовала команда взять все, что осталось у новобранцев из привезенных с собой домашних продуктов и следовать в столовую.
Следует отметить, что перемещение солдат куда-либо, в столовую, баню, клуб, на утренний развод на плац, в расположение объекта несения службы или куда-то еще, всегда происходило строем и только строем.
Столовая представляла собой все тот же щитовой барак, заваленный со всех сторон снегом и разделенный на две половины: кухонную часть и зал для приема пищи. В кухонной части находились помещения для обработки продуктов, хлеборезка и сама кухня, с плитами и огромными котлами из нержавейки. В зале для приема пищи в три ряда стояли длинные столы, по каждому ряду для каждой роты. У каждого стола, с обеих сторон, стояли деревянные лавки на пять человек, то есть за каждым столом размещалось десять человек. Так же непосредственно к кухне примыкало небольшое помещение офицерской столовой, с занавесочками на окнах, в котором стояли обычные столы, накрытые скатертью и столовыми приборами на них.
В столовой за столами сидели всего лишь несколько солдат. Как впоследствии оказалось, это были дневальные из рот и дежурный по штабу, которые обычно принимали пищу позже других солдат. Они с нескрываемым любопытством наблюдали за толпой ушанов, которые, ввалившись толпой в столовую, стали как попало усаживаться за столами, на которых с краю стояли по два больших котелка, с чем-то отдаленно напоминающим суп в одном и рагу в другом котелке, чайник литров на четыре, стопка из десяти помятых мисок и десять погнутых ложек, все это из алюминия, десять покоцанных эмалированных кружек и буханка ржаного хлеба, уже нарезанная на десять кусков.
Между рядами столов метался сержант, который в ярости орал на ушанов:
- Кто разрешил садиться? А ну всем быстро встать! Разместиться по десять человек за столом и стоять, пока я не дам команду!
Когда все-таки сержанту удалось расставить ушанов по десять человек за столами, он скомандовал:
- Головные уборы, снять!
Ушаны сняли шапки.
- Садись!
Эти команды ушанам удалось выполнить без проблем. Но затем начался очередной бардак. Кто-то начал распаковывать свои припасы, другие начали исследовать содержимое котелков.
Но тут в очередной раз вышел из себя сержант:
- Кто разрешил принимать пищу? А ну, быстро всем, встать!
После того, как испуганные ушаны вскочили с лавок, он прокричал:
- Принимать пищу только по команде! Ясно?
- Ясно – нестройно ответили ушаны.
На этот раз повторная процедура со снятием головного убора, посадкой на лавки и началом принятия пищи по команде сержанта, прошла, можно сказать, почти безупречно.
Все это происходило под гогот старослужащих и обидные для сержанта советы и комментарии. Сержант, с побагровевшим лицом, стиснув зубы старательно делал вид, что ничего не слышит.
Оказалось, что сидящие с краю стола, где находилась котелки, должны были раскладывать и раздавать пищу другим за столом. Но лишь немногим показалось, что из солдатской пищи можно что-то съесть. В конце приема пищи практически все осталось на столе, довольствовались только домашними запасами.
Все это вызвало довольно злобную реакцию старослужащих в столовой, которые ели все ту же солдатскую еду, что выдали и ушанам, отчасти из чувства зависти к употреблению ушанами домашней снеди, отчасти из-за пренебрежения последними солдатским рационом.
- Ничего, еще будете чернуху таскать в карманах и жрать его – пророчествовали старики. Как оказалось, чернухой они называли кислый ржаной хлеб.
Для большинства это был единственный день за два года, когда можно было познать вкус домашней еды, так как забирать назад с собой ее остатки было запрещено. Зато позже состоялся маленький праздник живота из этих остатков у солдат, несших службу в столовой.
Минут через двадцать, которые для ушанов пролетели как пять минут и многие не успели поесть вволю, сержант скомандовал:
- Встать! Надеть головные уборы! Выходи строиться!
Следует отметить, что это был в первый и в последний раз, когда процесс поглощения пищи в столовой длился так долго. В последующем на это давалось в среднем минут пятнадцать и многие ушаны не успевали съесть даже половину обеда. А потом, через пару недель, большинству новобранцев стало хватать и десяти минут. И этот порядок, оказывается, действовал для всех без разбору, невзирая на то, ушан ли ты или дед.
Надо сказать, что ни в этот, ни на следующий день мало кто из ушанов ел солдатскую пищу в столовой, кроме масла с хлебом и вареным яйцом с чаем, суррогатным кофе или компотом. Но буквально на третий-четвертый день у всех ушанов проснулся зверский аппетит, отчасти из-за жесткого распорядка дня, отчасти из-за бесконечной строевой муштры на свежем морозном воздухе, когда после этого надо было восполнять расход калорий на потерю тепла и шагистику, отчасти из-за сильнейшего нервного стресса. В столовой со стола сметалось все, до крохи. Остатки хлеба украдкой прятали в карманах, чтобы потом, в промежутках между приемами пищи, потихонечку, когда невыносимо начинало сосать под ложечкой, забивать чувство голода кусочком чернухи.
Вечно голодное состояние ушан испытывал примерно первые полгода службы, затем молодой организм адаптировался. А еще через год, уже не ушан, но старик обходился избирательно лишь более или менее употребительной частью солдатского рациона, а не всем подряд, с пренебрежением глядя на голодных ушанов, как будто-то он им никогда не был, а призвался сразу дедом.

***

Здесь следует немного остановиться и подробнее рассказать о том, что представляет собою еда, которой кормят солдат, о солдатской кухне и не только о ней. Считается, что тем, кто несет службу за полярным кругом, полагается усиленное питание, хотя бы из-за того, что надо восполнять потери тепла на морозе. Формально нормы усиленного питания соблюдаются. Каждый день солдату на завтрак выдают 25 граммов сливочного масла, по воскресеньям дополнительно сваренное вкрутую яйцо. Если с яйцом было более или менее все в порядке и практически оно всегда было не тухлое и от него нельзя было оторвать кусочек и своровать, как и хлеб, который выдавался целой буханкой, надрезанной на десять кусков, то с маслом было не все так гладко. Во первых, оно время от времени по вкусу и консистенции поразительно напоминал маргарин. Во вторых, порция масла представляла собой шайбу определенного размера, что в расчете, объем умноженный на плотность, должна была давать 25 граммов. Но это в теории.
На практике солдат-хлеборез, он же по совместительству и ответственный за масло, очень уважаемый всеми, в силу своих возможностей, « профессионал», брал специальный дозатор, в виде открытого с одной стороны металлического цилиндра строго определенного размера и соскребал им с большого брикета масло. При этом его профессионализм заключался именно в том, чтобы внутри шайбы масла обязательно образовывалась небольшая воздушная раковинка, которую, если обнаруживала какая-нибудь проверка, всегда можно было выдать за случайный брак. Но если учесть, что на завтрак изготовлялись более четырех сотен этих шайб, то излишки масла измерялись килограммами в день. И это было хорошо известно всем, заведующему столовой, обычно им был гражданский контрактник, чьим ставленником был хлеборез, а так же разным другим начальникам. Но все они закрывали на это глаза, каждый по разным причинам.
Какие манипуляции производились с другими продуктами, об этом могут знать лишь только профессионалы от общепита, но сами эти манипуляции сказывались не лучшим образом на качестве питания солдат.
И так, завтрак состоял из куска масла, куска белого хлеба, небрежно сваренной и не очень вкусной крупяной каши и кружки чая, плюс по воскресеньям и праздникам куриное яйцо вкрутую.
На обед чаще всего давали различные супы, отдаленно напоминающие щи из кислой, из очень кислой квашеной капусты, которая всегда была в изобилии в силу его способности бесконечно долго храниться в любых условиях. Эти супы готовились из переваренной до отдельных волокон свинины. Зато никому не было обидно, мясо доставалось хотя бы по чуть-чуть, но всем. Надо отдать должное, но свинина всегда была свежая, так как, в отличие от других продуктов, она не завозилась в навигацию, а производилась тут же, в свинарнике при части. И с кормом для них тоже не было проблем, ну очень много оставалось отходов в солдатской столовой. На второе регулярно готовилось блюдо, которое называлось рагу. Брали курицу, превратившуюся в результате многомесячного хранения в морозильнике в сублимированную мумию, опять варили его до состояния отдельных волокон, затем добавляли туда все ту же квашеную капусту, картошку, лук. Первое отличалось от второго тем, что первое было жижей со свининой, а второе бурдой с курицей. Плюс кусок кислого ржаного хлеба и компот, из залежалых сухофруктов.
Ужин тоже не радовал гастрономическими изысками. Это обычно была жаренная рыба. Какой бы породы рыба не была, в силу особенностей ее доставки и хранения, она была всегда ржавая и потому всегда была невкусной. Правда, иногда было исключение, но исключение тоже весьма своеобразное. Оно состояло в том, что вместо замороженной рыбы жарили соленую рыбу, селедку или скумбрию. Кто-нибудь пробовал жаренную соленую селедку? Поэтому деды обычно на ужине довольствовались лишь гарниром к рыбе, например пюре из картошки или макаронами. А потребляли эту рыбу только ушаны, да и то не все. Так же на ужин солдату давали кусок белого хлеба и суррогатное кофе, для приготовления которого в кипящую воду высыпали порошок из пережженного цикория и подслащивали сгущенным молоком, вот тебе и солдатское кофе. По праздникам добавлялась пачка печенья «Юбилейное» на двоих.
Следует признать, что при таком рационе и уровне санитарии в столовой, никто и никогда не слышал о массовых пищевых отравлениях в частях. Более того, никто не страдал от недоедания, от недостатка витаминов, а к концу службы большинство солдат выглядело вполне упитанно и как ни странно, даже лучше, чем в начале службы. Врач части постоянно контролировал кухню столовой, лично снимал пробы с котлов. При этом солдаты-повара подозревали, что он не только снимает пробы, но и добавляет в пищу содержащие бром препараты, для снижения сексуальной активности солдат.
Были и неприятные исключения. Как-то раз так запуржило, что где-то застрял и потерялся дизель-электроход «Обь» с грузом, в том числе и продуктами. Застрял так надолго, что из-за дефицита продуктов стали использовать стратегические запасы, в виде сублимированной картошки, непонятно сколько времени хранившаяся на складе. Оказалась мерзость еще та. Непонятая еда в виде картофельного пюре, совершенно без вкуса, сколько бы его не приправляли. Более того, будучи отправленным в рот, организм категорически отказывался принимать его, то есть проглотить.
Все вздохнули с облегчением, когда метель прекратилась и блудный сын нашелся. Атомный ледокол «Арктика» привел «Обь» к месту назначения. Но не тут-то было. Оказалось, что «Обь» пропорол себе борт во льдах, морская вода попала в трюмы, где находился цемент. Несколько тысяч мешков с цементом в трюмах судна заколдобились и превратились в огромный монолит. Но это еще полбеды. Оказалось, что к тому же на корабле повредился танк с дизельным топливом, часть топлива попала на продукты, в том числе и на муку. Но командование решило, что его можно использовать для питания солдат. И в течение нескольких недель солдаты ели хлеб со сладковатым привкусом дизельного топлива, впоследствии вызывавшим отрыжку с тем же запахом. Поэтому, пока кормили таким хлебом, по ночам в казармах от спящих солдат стоял стойкий аромат солярки.
Но было и очень приятное исключение. Раз в год каждому военнослужащему срочной службы выдавали вилку, вместо ложки. До этого давали только ложку, которую использовали как для первого, так и для второго. К этой вилке прилагалась котлета с гарниром. Это был праздник живота. А происходило это на Новый год. Так что каждому солдату, за все время службы, полагались две котлеты.

***

Немного о свинине и вероисповедании. Служили в части несколько человек северокавказских национальностей, совершенно случайно попавшие сюда на Новую Землю, куда набирали в солдаты исключительно из исконно русских регионов. Они были мусульманами и не скрывали этого. Более того, они бравировали этим и демонстративно не ели еду, в которых была свинина. А так как служба в столовой всегда считалась теплым местом, то они, в силу своих способностей, вскорее нашли общий язык с начальством и оказались там на различных должностях.
Так вот, после того как свинина вываривалась в общих котлах, ее остатки, в виде крупных костей с оставшимися на них ошметками мяса, вытаскивали из котлов и они становились трофеями персонала столовой, которые позже с удовольствием обгладывали их. Этим вначале занимались только славяне. Но прошло всего лишь немного времени, как мусульмане стали полноправными участниками этих пиршеств. На изумленные вопросы насчет веры, всегда звучал один ответ:
- Смотри - мусульманин, схватив кость со следами мяса и подняв его перед собой, декларировал - сала нету, значит не свинья, поэтому нам можно его есть.
Голод не тетка, всегда можно найти компромисс с самим собой и с верой.

***

Следует отметить, что офицеры в части в основном питались той же едой, что и солдаты. Но обстановка в их столовой больше походила на обычную, гражданскую столовую со столовыми приборами, солонками и салфетками. Правда достаточно часто для них, из тех же продуктов, что и для солдат, отдельно готовили порционные блюда, которые уже можно было назвать нормальной едой. С другой стороны, в отличие от солдат, офицеры всегда могли сменить обстановку и позволить себе роскошь сходить в кафе или офицерскую столовую в гарнизоне, а семейные могли побаловать себя домашней едой. Солдатам же практически никогда не давали увольнений в гарнизон, так что максимум, на что они могли рассчитывать – это одна котлетка на Новый год.

***

В казарме ушанам впервые, за весь день, дали возможность посетить уборную, которая находилась в дальнем ее конце, рядом с умывалкой.
Умывалка представляла собой помещение, в котором вдоль стен размещались длинные короба из жести для стока воды, а над ними проходили трубы с кранами, но только с холодной водой, штук тридцать, над которыми были пристроены полочки из дощечек и облезлые зеркала.
Туалет, в отличие от умывалки, не отапливался. Он оказался большой примитивной уборной с выгребной ямой, состоящей из длинного деревянного подиума, с отверстиями через определенное расстояние. Когда кто-то пристраивался с голой задницей над одним из них, то снизу причиндалы обдавало таким холодом, что казалось, сейчас они превратятся в сосульки и со звоном отвалятся, а посему зависание над точкой сброса всегда было, насколько возможно, недолгим. Внизу же, под каждым отверстием, росли сталагмиты из соответствующих отходов, которые сразу, после бомбометания, не скатывались, а намерзали сверху общей массы. И непонятные слова прапорщика:
- На говно захотели? – означали наряд вне очереди для провинившегося на ликвидацию этих сталагмитов, замерзших до состояния бетона. Чтобы они не выросли выше уровня подиума.
Но при этом и умывалка, и уборная, да и вся казарма были удивительно чистыми, тщательно выдраенными, выкрашенные в ядовитые темно-зеленый и синий цвета. Впоследствии стало ясно, что они такие чистые потому, что их было кому убирать денно и нощно и с превеликим усердием.
Снова объявили построение. Перед ушанами выступил младший лейтенант Васильчук:
- На время прохождения курса молодого бойца в течение двух недель, до принятия Вами присяги, я буду Вашим командиром роты. Еще раз повторяю, никому не выходить без команды из казармы, выполнять команды только присутствующих здесь сержантов и не вступать в контакты со старослужащими. Все ясно?
- Ясно - нестройно раздалось в ответ.
- А теперь вечерняя поверка и спать. Сержант, провести вечернюю поверку.
- Есть.
Сержант взял в руки журнал скомандовал:
- Ровняйсь! Смирно! Вольно! Слушай вечернюю поверку! – и стал выкрикивать фамилии ушанов, отмечая в журнале, услышав в ответ очередное:
- Я.
Убедившись, что отсутствующих нет, он прошелся вдоль строя, пристально вглядываясь в лица новобранцев, приказал четверым ушанам отправиться в умывалку и дал команду:
- Не дай бог, кто-то будет болтать или шастать по казарме после отбоя. Рота отбой!
Четверо в умывалке оказались не случайными избранниками сержанта, а те самые активные правдоискатели по поводу пропавших ранее дорогих им вещей.
- Ну что, вещи пропали? – ехидно спросил сержант, предварительно построив и поставив этих четверых по стойке смирно.
- Будем искать их в туалете. Так, взяли ведра, тряпки и вперед в уборную, искать вещи, причем очень тщательно и чисто. Ну не дай бог, обнаружу что-нибудь. Ишь, борзые какие!
Как оказалось слова борзые, борзой, оборзел использовались солдатами и прапорщиками для обозначения высшей степени распущенности кого-либо или несоблюдения кем-то неписанных законов в доблестных вооруженных силах на северных рубежах.
«Искать» вещи в промерзшем туалете четверым бедолагам, плюс к ним присоединились два выявленных позже болтуна, пришлось по полной программе, аж четыре раза в течение часа, так как сержант каждый раз находил к чему придраться. Зато туалет сиял почти стерильной чистотой. После этих продолжительных «поисков» все глубоко осознали свою неправоту и уныло добредя до кроватей, рухнули на них и заснули мертвым сном.
Так для ушанов закончился первый день в войсках и началась долгая двухлетняя армейская служба за полярным кругом.

Курс молодого бойца. Присяга.

- Рота! Подъем!
Ничего не соображающие ушаны, с трудом продрав глаза, пытались понять, что это происходит? Им казалось, что они вот только что легли спать, отбой-то был буквально пару минут назад. Те же, до которых не дошла команда, продолжали сладко спать. Но оказалось, что было семь часов утра и спали ушаны ровно восемь часов, как и положено в армии.
Между кроватями ходили сержанты не церемонясь, молча сбрасывали не проснувшихся с первых ярусов на пол вместе с матрасами. А спавших на вторых ярусах пинали ногами в сапогах снизу по провисшей под новобранцами сеткам. Было видно, что таким образом им не впервой учить ушанов первому в их жизни утреннему подъему. Следует отметить, что после такого подъема, в последующие дни этого сержантам уже не надо было больше делать. Никому в голову не приходило больше нежиться в постели после команды.
Не успели ушаны окончательно прийти в себя, как раздалась команда:
- Рота! Стройся!
Эта команда привела к полному хаосу. Ушаны, расталкивая друг друга, ринулись занимать место в строю.
- Ровняйсь! Смирно! Вольно.
Вид выстроившего войска был неописуем. В разной степени одетые, кто только в одних брюках, кто в одном сапоге, кто в кальсонах и шапке и с остальным обмундированием в руках, стояли ушаны перед бравыми сержантами. Но это ничуть не смутило их. В жизни сержантов это был не первый призыв, в точности повторявший из раза в раз этот путь. Наоборот, их привело бы изумление, если бы все было по-другому, как положено.
- Даю пять минут, чтобы одеться.
Кое-как одевшись, особенно намучавшись с портянками, но все равно накрутив их на ноги самым нелепым образом, ушаны опять построились.
- Напра-во! На выход, за мной, по одному бегом, марш!
При этом, ждавшие своей очереди на выход должны были изображать бег на месте. В казарме стоял неимоверный грохот от стука кирзовых сапог по деревянному полу.
Нестройная цепочка из более чем ста ушанов, рысцой стала наматывать круги по снежному плацу. Было морозно, около минус двадцати пяти градусов и достаточно светло, стояли белые ночи. Оказалось, что ушанов вывели на зарядку. Были они в одних хэбешках без бушлатов, как и сам сержант. На очередном круге, бежавшие впереди почему-то вдруг, без команды, резко остановились, как вкопанные. Они обнаружили на заметенной снегом крыше соседней казармы северного оленя с большими рогами. И хотя до оленя было всего рукой подать, пару десятков метров, он стоял неподвижно, спокойно взирая на солдат. Задние налетели на передних и раздались дикие вопли:
- Не трогай меня!
Оказалось, что на морозе хэбэшки мгновенно промерзали до температуры окружающей среды, но это не чувствовалось, пока между хэбэшкой и телом находилась тонкая воздушная прослойка. Но стоило кому-то нечаянно или понарошку прижать хэбэшку соседа к его телу, то создавалось ощущение ожога от утюга, правда раскаленного морозом. Как впоследствии оказалось, это была одна из любимых забав вообще всех солдат. Стоило кому-то на морозе прижать соседу его одежку к телу, как тот проделывал то же самое с другим солдатом, а тот уже со следующим и так далее по цепочке. При этом крик над строем стоял неимоверный.
Ушаны столпились у казармы и в изумлении ждали, когда олень наконец сорвется с места и убежит. Но он стоял и стоял на крыше. Оказалось, что какой-то старослужащий привез добытого кем-то северного оленя, задубевшего на морозе в определенной позе и поставил его на крыше казармы. Очень хотелось удивить новобранцев. Что ж, ему это удалось на все сто.
Сержанту, используя ненормативную лексику, удалось вывести новобранцев из состояния ступора и заставить пробежать их еще пару кругов, потом совершить несколько махов руками и ногами. Но на большее ни его, ни ушанов не хватило. Мороз загнал их опять назад в казарму.
Утренняя зарядка была обязательна для всех солдат, она проводилась всегда на свежем воздухе и практический в любую погоду, кроме случаев, когда температура падала ниже сорока градусов или мело так, что нельзя было различить впереди бегущего в строю.
Опять объявили очередное построение в казарме.
- Так, пятнадцать минут на умывание, зубные щетки, порошок и мыло в тумбочках. Разойдись!
Уже опасающиеся что-либо не успеть ушаны, схватив полотенца, гурьбой устремились в умывалку, где попытались быстренько оккупировать краны, которых явно на всех не хватало. Вода оказалась ледяной, руки и лицо онемели, а при споласкивании рта зубы начинало дико ломить. Зубной порошок, который для большинства новобранцев был в новинку, неприятно прилипал к небу, при вдохе попадал в легкие, вызывая кашель.
Ровно через пятнадцать минут прозвучала команда строиться. Половина ушанов не успела даже умыться, не говоря уже о чистке зубов. Но сержантам это было до лампочки. Как говорится: кто не успел, тот и пролетел.
Постепенно ко всем стало приходить осознание того, что надо все успевать самому и давать успевать другим, или заставить их успевать. Никто никого ждать не будет. Хорошо если ты не успел умыться – это только твои проблемы. Как оказалось в дальнейшем, если ты не успевал сделать что-то, что имело отношение к другим, например, заправить свою постель и в результате в подразделении был непорядок, то наказывалось все отделение, в котором ты числился. Это вызывало соответствующую нелестную реакцию у сослуживцев, отчего пропадало всякое желание что-либо не успеть. А наказание выражалось, по глубоко научному и любимому выражению старшины роты в виде процесса совмещения пространства со временем, вместо вечернего просмотра информационной программы «Время». Он говорил:
- Так, убрать снег от крыльца и до десяти часов вот в этом направлении – и удалялся в свою каптерку.
При этом он, с высоты своего огромного старшинского опыта, точно знал, сколько должно быть убрано. И не дай бог, чтоб убранное было меньше, чем он представлял себе по своей математике. Самое малое, что в этом в этом случае могло быть, то обеспечить себе второй заход. Поэтому приходилось добровольно себя не жалеть да и следить, чтобы другие не волынили. Вместо уборки снега могла быть работа по уничтожению рукотворных, то есть не совсем рукотворных сталагмитов в уборных. Но все потому же принципу, совмещения пространства со временем. На самом деле, в большинстве случаев, эти работы приносили определенную пользу, так как все равно кому-то их надо было делать. Но иногда уборка снега не имела никакого смысла, когда направление в пространстве вело в тундру, в никуда. Процесс ради процесса. Зато потом, другим нарядчикам, было что обратно закапывать.
А найти работу всем наказанным, да еще с пользой, было весьма затруднительно, так как для их выполнения, по негласным армейским законам, существовали штатные исполнители - без вины виноватые солдаты, к которым временно прилепилось совсем негордое имя «ушаны». Им приходилось в течение полугода без устали, как рабочим пчелкам, чистить, драить, убирать, стирать, гладить, заправлять, подшивать, подносить и бог еще знает что делать.
- Выходи строиться!
От роты до столовой было всего пятьдесят метров. Эти метры были преодолены уже привычным строем. В столовой, учитывая предыдущий печальный опыт, никто не стал садиться без команды. Все, по десять человек, встали у столов. Повторились вчерашние команды. Большинство не притронулось к тому, что называлось кашей, а лишь попило чай с хлебом и маслом, что вызвало очередное ироничное хмыканье у сержантов. Пятнадцати минут хватило на завтрак уже с головой. Оставив двоих для уборки посуды, новобранцы вернулись в роту.
Опять очередное построение. Поверка. Все на месте.
Появился прапорщик;
- Сейчас сержанты расскажут о распорядке дня, о тех требованиях, которые Вы должны выполнять. Покажут, как нужно надевать форму, как и куда складывать ее перед отбоем, как заправлять постель, как содержать тумбочки. Ясно?
- Ясно - уже привычно хором ответили ушаны.
Распорядок дня для всех был одинаковый, только для новобранцев все на один час позже, чем у старослужащих из других рот, чтобы они не пересеклись где-то и как-то в одно и то же время и водной точке, чтобы не создавать скученности и суеты и для безопасности самих ушанов.
Подъем в семь часов утра. Утренняя зарядка, умывание и заправка постелей. Завтрак в восемь часов. В восемь тридцать развод на плацу и затем строевые занятия до обеда. Перед обедом поверка. Обед в четырнадцать часов. Затем с пятнадцати часов теоретический курс молодого бойца в Красном уголке. В оставшееся время строевые занятия до ужина. Ужин в двадцать часов. После ужина уборка казармы, подшивка подворотничков, чистка сапог и вечерний туалет. Для тех, кто прокололся и получил наряд вне очереди, время совмещения пространство со временем. Без пятнадцати одиннадцать вечерняя поверка. В одиннадцать ноль-ноль отбой. И так две недели, до принятия присяги. В субботу до обеда политзанятие, после обеда баня. В воскресенье до обеда кино в клубе, после обеда просмотр телевизора.
- А теперь, всем снять сапоги - скомандовал сержант.
Даже видавшие виды сержанты не могли сдержать смеха, глядя на то, как большинство ушанов приторочило портянки на своих ногах. Девочки-зенитчицы, из кинофильма «А зори здесь тихие», по сравнению с ними были просто мастерами по наматыванию портянок, хотя тот киношный старшина был крайне недоволен их способностями.
- Если Вы, в таком виде, походите еще полдня, то у Вас на ногах будут кровавые мозоли, а Вам еще две недели заниматься строевыми занятиями – констатировал сержант - Сейчас я покажу и каждый должен будет научиться правильно наматывать портянки.
Он сел на табуретку, снял сапог и продемонстрировал аккуратно запеленатую, как младенец в пеленку заботливой мамашей, ногу в портянке. Затем размотал портянку и медленно, с комментариями, снова намотал его на ногу, с неизменным результатом. И так еще пару раз.
- Все, начали тренироваться – скомандовал сержант.
Через полчаса, с горем пополам, проблема с портянками была решена.
- Теперь смотрим, как надо подшивать подворотнички. У каждого в тумбочке есть иголка с белой ниткой и готовые подворотнички. Про них лучше сразу забыть - слишком много возни с ними, стирать, гладить. Там же есть кусок белой ткани. Берете и отрываете от него полоску. Его используют только один раз.
Затем сержант согнул один край полоски ткани и зажал его в зубах, точно так же согнул другой край и натянул рукой. Другой рукой он взял иголку и острым концом резко прочертил под сгибом ткани, от руки до рта. Получилась идеальная стрелка на ткани, как будто утюгом прогладил. Подогнув с краю подворотничок, сержант быстро пришил его к верху воротника гимнастерки, затем, подогнув другой край, так же быстро, уже большими стежками, пришил к низу воротника. Получилось очень даже красиво и аккуратно, а самое главное быстро.
- Все видели? Тогда вперед, подшиваться.
На первый взгляд все было просто и у сержанта получилось очень ловко. Но вся беда заключалась в том, что большинство ушанов впервые в жизни держали иголку в руках, и даже продеть нитку в ушко иголки для них было практически неразрешимой задачей. Поэтому на решение вопроса с подворотничком ушло в два раза больше времени, чем с портянками. Кстати, один подворотничок носится один день, максимум два. Помимо придания опрятного вида форме, подворотничок несет незаменимую гигиеническую нагрузку. Гимнастерка стирается редко, а воротник засаливается очень быстро. Если бы не подворотничок, всегда чистый, то не миновать массовых кожных заболеваний на шее у солдат.
- Теперь подъем и отбой – продолжил сержант – когда звучит команда отбой, следует раздеться и сложить форму в определенном порядке на табуретке.
Вначале снимают сапоги и ставят их перед табуреткой, накрыв сверху голенища расправленными портянками, по одному на каждый сапог (можете представить, какое амбре стоит ночью в казарме от сотни пар сапог и портянок, которые меняются раз в неделю, в банный день). На практике, обычно бушлаты, спецпошивы, сапоги, валенки и портянки оставляют в сушилках, на откуп тараканам.
Затем снимают ремень, свободный конец которого вставляют в прорезь в середине сидушки табуретки (так вот для чего оказывается эта прорезь, вопрос, о назначении которой, всегда мучает несведущих людей). Кстати, ремень на солдате всегда должен был подтянут так, чтобы кулак старшины не мог пролезть между бляхой и животом. Иначе опять наряд внеочереди.
Потом снимают брюки, которые складывают следующим образом: подбородком прижимают верх брюк в районе боковых швов к шее, затем двумя руками берут за нижнюю треть сложенных вместе брючин и резким движением кистей, не поднимая рук, закидывают нижнюю треть брюк вверх и сразу, уже движением рук, складывают пополам оставшуюся верхнюю часть. Брюки укладывают на табуретку.
Очередь за гимнастеркой. Рукава укладывают крест накрест на спине гимнастерки, затем саму гимнастерку складывают поперек пополам и укладывают на брюки воротником вверх, чтобы был виден подворотничок. Тогда сразу видно, чистый ли подворотничок или нет, что является предметом особого контроля со стороны старшины.
А затем сверху пристраивают шапку.
По команде «подъем» все одевается в обратном порядке. Да, портянки укладываются сверху голенищ сапог вовсе не для того чтобы запрыгнуть в сапоги сразу вместе с портянками для экономии времени, а для того, чтобы они за ночь успели просохнуть.
Сержанты провели пару подъем-отбоев с укладыванием и вскакиванием с кроватей, одеванием и раздеванием. Если отбой проходил достаточно спокойно, то с подъемом было все гораздо сложнее. Спрыгивающие с верхнего яруса падали на нижних. Затем, сбивая друг друга с ног, неслись к табуретам, где начинали совершать неописуемые кульбиты, заныривая в штаны и сапоги. Каждый раз после выполнения команды «подъем», даже самим ушанам было трудно удержаться от смеха, глядя друг друга. Вкривь и вкось застегнутые пуговицы на гимнастерках, расстегнутые ширинки, торчащие из сапог портянки и нахлобученные на головы шапки, ошалелые глаза. Норматив подъем-отбоя сорок пять секунд, считается, что за это время сгорает спичка.
- Будем тренироваться – пришли к неутешительному для ушанов выводу сержанты.
Что интересно, каждодневные подъемы за все время службы приводили к тому, что старослужащие запросто, секунд за тридцать после команды «подъем» успевали одеваться и вставать в строй в самом элегантном виде, как будто и не раздевались.
- А теперь будем учиться заправлять постели – обозначил следующую задачу сержант.
Он снял с ближайшей постели подушку, синее солдатское одеяло, пододеяльник и простыню. Поправил матрас, накрыл его обратно простыней. Аккуратно заправил по очереди со всех сторон края простыни под матрас так, что простыня идеально ровненько натянулась. То же самое он сделал с пододеяльником и одеялом. Только у изголовья их верхнюю часть оставил на уровне края матраса, чтобы затем отвернуть их на ширину ладони. Хиленькую ватную подушку плотно запрессовал в наволочку в виде брусочка, наволочку туго натянул и установил подушку в изголовье. Затем быстренько, двумя ладонями, навел грани по бокам одеяла. Постель выглядела идеально.
- Вопросы есть? Вопросов нет. Тогда вперед, всем учиться заправлять постели.
В этот день все долго учились правильно заправлять постели. После долгих тренировок, к обеду, постели стали выглядеть более или менее единообразно. Но никому не удалось добиться той идеальной заправки постели, как у сержанта.
Самым легким оказалось складывание полотенец. Края белых вафельных полотенец, для лица и для ног, складывались вдоль с обеих сторон до середины, а затем еще раз. Полотенца для лица перекидывали через поручень спинки койки у изголовья, а для ног через поручень спинки у ног.
Опять построение, опять поверка, опять строем в столовую на обед, но уже многие начали ковыряться в тарелках и пытаться что-то проглотить, но получалось не совсем, еще не дозрели.
После обеда все надели бушлаты, рукавицы и вышли на плац. И началось: ровняйсь, смирно, шагом марш, раз два, три, нале-во, напра-во, на месте стой, раз-два. Снова и снова. Время тянулось бесконечно долго. К концу дня ноги гудели, руки замерзли, через одного от холода шмыгали носом. Удивляло одно – неутомимость сержантов и их морозостойкость.
В ходе занятий проявились особо необучаемые, одни в силу разболтанности и пофигизма, другие в силу своей природной неспособности. Однако сержантов это сильно не смущало. Как говорится - неспособных нет. Нужно только ключик подобрать. А ключ этот был всегда только один, наряд вне очереди. Бедолагам пришлось после отбоя драить полы в казарме. Как показало время, метод оказался весьма действенным.
Правда нашелся один экземпляр, который при ходьбе вместе с правой ногой поднимал правую руку, а с левой ногой левую руку. Чего только не предпринимали сержанты. Заставляли маршировать его раздельно, на счет раз левую ногу поднять, правую руку согнуть перед собой, левую отвести назад, на счет два все наоборот. Вставали сзади него, брали его руки в свои руки и паровозиком маршировали вместе с ним по плацу. Все получалось как надо, но до тех пор, пока не наступала пора ушану самостоятельно маршировать самому. Уже на четвертом шаге его руки сами, непостижимым образом, начинали размахиваться не в такт. Ничего не помогало. В конце концов, махнули на него рукой и хотя по росту необучаемый должен был стоять в голове строя, его всегда стали ставить последним в строй, чтобы других не сбивал с шага.
Без эксцессов прошел и ужин. После него все дружно сели подшивать подворотнички, чистить сапоги, а затем начался обещанный тренинг по подъему-отбою, который повторялся для всех до тех пор, пока все до одного не стали укладываться в норматив. В роте стоял мат-перемат, укладывающиеся в норматив, в очередной раз спрыгивая с коек, крыли на чем свет стоит неуспевающих. А сержанты, добиваясь именно этого эффекта, в очередной раз невозмутимо отдавали команду:
- Рота, отбой! Рота, подъем!
Двадцать два сорок пять. Команда:
- Рота, стройся! Слушай вечернюю поверку!
- Иванов!
- Я!
- Петров!
- Я!
- Сидоров!
- Я!
- ……
А затем прозвучала долгожданная, для одних, и неприятная, для других, команда:
- Кто получил сегодня наряд вне очереди, марш за ведрами и тряпками, а остальным - отбой! И не болтать!
На сегодня болтунов не оказалось. Буквально коснувшись головой подушки, утомленные ушаны мгновенно заснули.
Столь частые поверки были необходимы для того, чтобы никто незаметно не ушел в самоволку или тем более не сбежал до принятия присяги, хотя трудно представить, куда отсюда можно было сбежать. В то время не принявший присягу не считался военнослужащим, его нельзя было судить по закону за дезертирство.
Вот и прошел наконец-то такой долгий, долгий день.

***

Две недели в муштре пролетели быстро. Перемены были заметные, ушаны сумели вписаться в распорядок дня, в столовой сметали все подряд, маршировали молодцевато и даже умудрялись при этом выдавать Варшавянку, строевую песни.
Перемены стали заметны и в природе. Прилетели бакланы, которые сидели на коньках крыш казарм и грелись на солнце. Дни стали теплее, недолгое яркое солнце стало местами подтапливать снег и это заметно улучшало настроение, а ведь казалось, что эта жуткая зима никогда не закончится. Но ночи все равно были очень морозные.
Было приказано подготовиться к присяге: побриться, подшить свежие подворотнички, начистить сапоги и бляхи.
Всех построили в Красном уголке перед столом, накрытым красной тканью, с красной папкой с текстом присяги и журналом на ней. Рядом со столом стояло боевое знамя части. Оказалось, что это действительно настоящее боевое знамя, прошедшее с боями до Берлина во время Великой Отечественной войны. Непонятно откуда появился сержант с карабином Симонова. Вошел младший лейтенант Васильчук в парадной офицерской форме:
- Сегодня у вас праздник, сегодня Вы принимаете присягу. Сейчас каждый из Вас, по списку, выходит из строя, берет папку с присягой в левую руку, карабин в правую руку, произносит присягу и ставит свою подпись вот в этом журнале. Ясно?
- Ясно! – раздался дружный четкий ответ.
- Ровняйсь! Смирно! Рядовой Иванов!
- Я!
- Выйти из строя!
- Есть!
- Рядовой Иванов, принять присягу!
- Есть!
Взяв папку в левую руку, карабин в правую и, отчего-то запинаясь, дрожащим голосом рядовой Иванов произнес, то есть прочитал присягу, затем поставил свою подпись в журнал.
- Рядовой Иванов присягу принял!
- Рядовой Иванов, встать в строй!
- Есть!
И так все по порядку.
Теперь, после принятия присяги, солдат должен был беспрекословно выполнять приказы командиров и с оружием в руках выполнять свой долг защитника отечества.
После принятия присяги состоялся праздничный обед с борщем, вместо щей. А до этого, в это день, на завтрак было внеочередное яйцо, сваренное вкрутую. Затем был поход в клуб части на просмотр героического фильма «Рядовой Александр Матросов». К ужину добавили пачку печенья «Юбилейное» на двоих, после которого впервые разрешили просмотр телевизионной информационной программы « Время». А кто-то, вместо просмотра, завалился одетым прямо на заправленную постель. Сержанты старательно делали вид, что ничего не замечают и не раздавали, как обычно, нарядов вне очереди. Они знали, что это последний тихий вечер перед грозой. Знали бы ушаны, с чем им придется столкнуться назавтра в ротах.
Но в этот день случился большой казус - на принятии присяги недосчитались одного новобранца. В конце концов его нашли в свинарнике, прячущимся, на солдатском жаргоне шхерившимся, среди мешков с комбикормом. Выяснилось, что он член какой–то религиозной секты, впоследствии к нему прилипла кличка «баптист», которая запрещала ему держать оружие в руках. Тщетные попытки командиров в течение двух лет заставить его присягнуться не увенчались успехом, в последний момент он всегда успевал где-нибудь схорониться. Ведь тогда, как сейчас, не было альтернативной службы, когда можно было не принимать присягу. К тому же, по воскресеньям в течение всей своей службы, баптист шхерился, так как религия не позволяла ему в этот день заниматься делами мирскими. Он всю службу был бельмом на глазу и постоянной головной болью командования, особенно досаждал он своей верой замполитов роты и части.

По ротам. Ушаны, деды и дедовщина.

Молодое весеннее пополнение этого года состояло в основном из призывников Москвы и Московской, Куйбышевской и Свердловской областей.
Наутро ушанов разделили на три группы и каждую группу повели для пополнения рот. Шло увольнение дембелей.
В третьей роте, как и в других, кроме дневальных и прапорщика, старшины роты, никого не было. Прапорщик Войтович, ему на вид было лет сорок, в очках как у Берии, с большим крючковатым носом и шрамом наискосок по правой щеке, построил пополнение, провел уже привычную всем поверку. Затем с характерным украинским говором пояснил:
- Сейчас определю Вас по взводам. На койках не сидеть, курить только в курилке, из роты без команды не шагу. Чтобы всегда у всех были чистые подворотнички и сапоги. В тумбочках должен быть полный порядок и ничего лишнего, еду там не держать. Ясно?
- Ясно!
Каждому он определил койку и ушел в каптерку. Койки, как и ожидалось, были идеально заправлены, подушки лежали, а тумбочки и табуретки стояли ровненько, как по ниточке.
Не зная чем заняться, ушаны молча сгрудились в курилке в тревожном ожидании. Ни у кого не было желания разговаривать.
Ближе к обеду в роту, строем по одному, стали вбегать солдаты. Увидев новобранцев в курилке, они радостно закричали:
- Ушаны пришли! Курите? Ну-Ну! – и стали быстро снимать спецпошивы.
Появился из каптерки старшина, провел очередную поверку и грозно произнес, обращаясь к старослужащим:
- Чтобы никакой неуставщины. Ясно?
- Ясно! - весело прозвучало в ответ.
Служба в вооруженных силах, в том числе и взаимоотношения между военнослужащими, регламентируются Воинскими уставами. Все, что не соответствует уставу во взаимоотношениях между военнослужащими срочной службы, в том числе так называемая «дедовщина» - это неуставные отношения или «неуставщина».
Надев шинель, прапорщик удалился в штаб.
Надо сказать, что определенные группы солдат явно отличались друг от друга, как по внешнему виду, так и по поведению.

***

Здесь будет уместно остановиться подробнее на описании солдатской иерархической лестницы, формирующейся в соответствии со сроком их службы.
На самом верху находятся дембеля. Дембелем становится дед со дня опубликования очередного приказа Министра обороны об увольнении его из рядов Вооруженных сил.
Ступенью ниже их находятся деды – это те, кто уже отслужил полтора года. Деды, несмотря на известный очень негативный смысл этого слова - это те три кита, на которых, фактически, держится вся армия.
Еще ступенькой ниже располагаются старики. Срок службы от года до полутора лет. Это солдаты, которые начинают осознавать, что на свете есть такое понятие, как чувство собственного достоинства, что им не надо уже больше прогибаться. Единственное, что не надо делать, то это самое достоинство чересчур сильно выпячивать перед дембелями и дедами.
Следующая ступень – это молодые. От полугода до года. Они все еще зашуганы. Им еще трудно привыкнуть к тому, что есть еще кто-то бесправнее их, которых они обязаны нещадно гонять день и ночь.
И, наконец, ступенью ниже плинтуса, ушаны. До полугода. Это бессловесный скот, у которого нет абсолютно никаких прав, в отличие от чернокожих американских рабов времен конфедерации. А всякое проявление непослушания дружно пресекается объединенными усилиями тех, кто стоит выше их по иерархии, самым жестоким образом.
Все эти дембеля, деды, старики, молодые и ушаны были в восторге от прихода новых ушанов. Для каждого из них это было переходом на более высокую ступень, новый статус и самое главное – это знак того, что заветная гражданка стала ближе еще на полгода.
Дембеля - это особое состояние души. После приказа, дембелей уже мало интересует происходящее в роте, они находятся в расслабленном состоянии, в мечтах о предстоящей гражданской жизни и являются самыми безобидными, по отношению к ушанам, старослужащими, они их мало интересуют. В то же время, все остальные относятся к ним с уважением и нескрываемой завистью. Их не назначают в очередные наряды на кухню, сами они стараются не нарываться на наряды вне очереди, для этого им хватает ума и опыта. Командиры относятся к ним, исключая из них самых отпетых раздолбаев, с уважением. До отъезда из части на гражданку они тихенько занимаются подготовкой дембельской формы и альбома, некоторые выполнением дембельского аккорда, значительно ускоряющим их отъезд из части..
Деды и три кита. Кит первый. В армии вся ответственность за состояние, эксплуатацию и обслуживание техники, оборудования и инфраструктуры ложится на плечи дедов, обычных девятнадцатилетних пацанов. Это не форма их эксплуатации. Просто деды, в силу своего опыта и обученности, знают, что и как должно работать и они умеют заставить это все работать как надо. Но это не значит, что они день и ночь, не покладая рук, ковыряются в технике и не отходят от оборудования, а остальные стоят вокруг статистами. Совсем не так. Дед – это, в первую очередь, мудрое руководство, а остальные исполнители. Но в случае необходимости, только дед может в авральном порядке, спасая положение и выручая начальство, за один день разобрать три умерших двигателя от УРАЛа на молекулы, провести дефектовку и затем собрать из них один, работающий как часики. Или из отдельных частей, двигателей, кабелей и проводов собрать автомобильный или башенный краны, которые затем работают как после заводской сборки. Правда при этом приданные ему в помощь молодые и ушаны будут летать как ошпаренные, осыпаемые градом мата и, для придания ускорения, привычными пинками. Но кровь из носу, все будет сделано вовремя, а какой ценой - это командиров обычно не интересует. В других частях это может быть не УРАЛ, а танк или БТР или что-нибудь еще.
Кит второй. На срочную службу, чаще всего, юноша приходит обычно разболтанным, безответственным, да к тому же ничего не умеющим аморфным созданием. Некоторые спасаются в армии от уголовного преследования. Это тоже вносит определенный нюанс в армейскую атмосферу. Конечно, в восемнадцать лет бывают и толковые, и умные, и целеустремленные, и образованные ребята. Но большинство из них поступают в ВУЗы или куда-нибудь еще, выбирая лучшую жизнь, одновременно спасаясь от суровых будней армейской жизни и потери двух-трех лет своей жизни. Поэтому контингент в армии весьма специфичен и уровень культуры не очень высок.
В то же время, командирам приходится решать задачу преемственности, чтобы деды оставили после себя смену, сумели передать свои навыки и умения оболтусам ушанам. Других же ведь взять неоткуда. Самый эффективный способ обучения – это поставить деда в такие условия, чтобы им поневоле приходилось учить несмышленышей. Поэтому, именно перед дедами ставят определенные задачи, а кто будет их выполнять – якобы всем до лампочки. И вот деды, чтобы сильно не перетрудиться, ставят эти же задачи перед молодыми и ушанами, объясняют, показывают. А молодые, во избежание зуботычин и пинков, стараются не за страх, а за совесть все это освоить. И так день за днем, вот тебе и смена.
Кит третий. Никто, без принуждения и ежеминутного контроля, не будет поддерживать порядок в казарме, столовой, на местах несения службы, держать в узде безответственную молодежь. Ни одному командиру не хочется получать выговоры, задержки в продвижении по служебной лестнице и получении очередного звания из-за бардака в своем подразделении. Чтобы все было в порядке, ему нужно дневать и ночевать в роте, всегда находиться рядом с солдатами и не смыкать глаз, что может весьма не понравиться жене, семье. Ведь по дому работу никто за него не сделает, да и просто хочется поваляться на диване, посмотреть телевизор, попивая пивка или водочки. Поэтому, за любое нарушение, вводится метод коллективной ответственности. Грязь в казарме – вся рота не смотрит вечером телевизор, кто-то не успел подшить подворотничок или у кого-то грязные сапоги, а чаще всего это бывает у молодых или ушанов – вечерняя прогулка с песней по плацу и т.д. и т.д. Озверевшие деды поставят всех на уши, но казарма будет вычищена, все у всех будет подшито и начищено, кровати будут идеально заправлены. В результате и волки сыты, и овцы целы. При этом командиры старательно делают вид, что не замечают, какими средствами и чьими руками это делается, хотя все знают, что делается это ушанами под привычный для них мат и пинки.
Но расплатой, за отданную на откуп часть командирских полномочий дедам, становится головная боль вооруженных сил - дедовщина, ставшая притчей во языцах.
Если копнуть немножечко глубже, то изначально именно в природе человеческой сути заложены предпосылки дедовщины. В самом человеке, как в представителе одного из вида животных, ведущего стайный образ жизни.
В звериной стае главенствует инстинкт, который управляет поведением животных, обладающих только ассоциативным мышлением. Поведение животных в стае обусловлено, в первую очередь, инстинктом выживания, борьбой за лидерство. Лидерство дает право сильнейшему первому насытиться добычей, продолжить свой род, то есть предоставляет преимущество над остальными. Все лучшее достается лидеру, который для поддержания своего статуса подавляет всех и вся.
А в человеческом обществе все гораздо сложнее. Человек отличается от животных наличием у него еще и абстрактного мышления. Замешанный на абстрактном мышлении человеческий интеллект генерировал за долгие годы своего становления ценности, присущие только человеку. Такие, как гуманизм, добро, порядочность. Это только маленькая толика общечеловеческих ценностей интеллектуальной деятельности человека, которая дает ему возможность встать над животными инстинктами и позволяет людям жить в мире, согласии и гармонии. Насколько человек далеко ушел от диких стайных инстинктов, это зависит от него самого, от его родителей и семьи, в которой он воспитывался, от окружения, от уровня его культуры, от сопротивляемости к воздействию психологии толпы. Если все это сочетается с моральными установками гуманного общества, с законами, которые непременно выполняются всеми, то дедовщине, в самом его неприглядном виде, не будет места в армии. Если же такой гармонии нет, то начинают преобладать стайные звериные инстинкты, многократно усиленные этим самым человеческим интеллектом. Тогда общество сталкивается с уродливыми проявлениями темной стороны человеческой души, в том числе с дедовщиной в самой крайней ее форме. В этом случае остается только пытаться минимизировать ее репрессивными методами.
То, что дедовщина не имеет национальности, подтверждает факт его наличия во всех армиях стран мира, только она проявляется там по разному, в зависимости от ее принадлежности к тому или иному обществу. Достаточно широко известно о дедовщине даже в армиях вполне цивилизованных государств, таких, как США, Германии, Франции.
Дедовщины, в том виде, в каком существует сейчас в армии, до Отечественной войны у идейных бойцов Красной армии не было, в силу их высокой сознательности. И в войну ее не было, за это можно было запросто получить пулю в спину от своего же обиженного однополчанина или попасть в штрафбат, тогда с этим не церемонились. Когда делишь с товарищем последнюю краюху хлеба или патрон, спишь с ним под одной плащ-палаткой, когда от него каждую секунду зависит твоя жизнь, при таком боевом братстве никому в голову не придет куражиться над однополчанином. Молодые и неопытные солдаты всегда были на побегушках, они часто были объектами небезобидных шуток и розыгрышей. Но в то время, даже с натяжкой, это нельзя было назвать дедовщиной.
После войны большинство воинов-победителей было демобилизовано. Им на смену пришла послевоенная молодежь, не нюхавшая пороху. Вместе с ними в армию пришли и представители уголовного мира, которые привнесли в армейскую жизнь элементы зековской жизни в лагерях, которые в дальнейшем трансформировались в то, что в настоящее время называется дедовщиной.
Так вот, дедовская машина работает следующим образом: деды чтят и бдят сложившиеся традиции и требуют этого от всех. При этом, в основном, они имеют дело со стариками, указывая им на все недочеты и натравливая их на молодых. В свою очередь старики прессуют молодых, чтобы они постоянно гоняли ушанов. Чтобы те по утрам заправляли дедам и старикам постели, после ужина подшивали им подворотнички и чистили сапоги, стирали носки, в обед и после ужина драили казарму.
При выполнении каких-то общих работ, в основном пашут молодые и ушаны, а деды перекуривают где-нибудь в сторонке. Старики тоже покуривают, но при этом контролируют ситуацию. Любое неповиновение со стороны младшего призыва воспринимается старослужащими, как вызов им лично и жестко, коллективно пресекается ими, вплоть до физической экзекуции.
А если ушан бежит жаловаться командованию, что случается довольно редко, ведь никому не хочется прослыть стукачом и прожить с этим всю свою службу, то здесь подключают сержантский состав, командиров отделений и замкомвзводов. Они начинают особо придирчиво относиться к стукачам, благо всегда есть к чему придраться, на них начинает сыпаться град внеочередных нарядов, по любому поводу. В этом случае, кроме как на себя жаловаться не на кого, ты ведь сам провинился, за что и получил наряд. К тому же срабатывает психология толпы, когда рядом с тобой коллективно прогибается весь твой призыв, то уже не так обидно и унизительно прогнуться и тебе. А командиры, оказывается, почему-то тоже недолюбливают правдоискателей.
Иногда попадаются конкретные пацаны, которые пытаются бунтовать и полагаться на свою отчаянность, но мало кому из них удается отстоять свое я. А если кому-то и удается, то оказывается, что свои же ушаны начинают ненавидеть тебя больше, чем деды. Никто не любит выскочек и свидетелей своих унижений.
Но это не вся дедовщина. Видимо человеку от природы свойственно, в силу наличия у него абстрактного мышления и развитой фантазии, получать удовольствие от ощущения собственной власти над кем-то, а в некоторых случаях и от причинения унижения себе подобным. Вот это-то свойство приводит к тем громким скандалам, которые становятся достоянием СМИ и к не менее громким судебным процессам. Но все эти опубликованные факты лишь верхушка айсберга. Что же на самом деле представляет собой подводная часть этого айсберга, через что проходится пройти ушанам, знает лишь тот, кто сам прошел через молох дедовщины. Но никто на гражданке не услышит об этих самых унизительных днях его жизни от дембеля, ни родные, ни друзья, ни его девушка. Больно и стыдно вспоминать об этом.
А есть способ бороться с дедовщиной? Извести ее совсем, наверное, невозможно, но довести ее до приемлемого уровня вполне реально. Самое главное – это надо всем строго выполнять свои обязанности, в первую очередь офицерам и сержантам. При этом надо повысить статус сержантов до такого уровня, чтобы ни один дед не мог повлиять, ни коим образом, на младших командиров. Никакой круговой поруки, не умалчивать, ради красивых показателей, ни одно проявление неуставщины. Не сваливать офицерам на дедов свои конкретные обязанности, не закрывать глаза на любые нарушения. Создать атмосферу неотвратимости наказания за провинность. Конечно, это не просто, это требует каждодневной напряженной работы, но вполне выполнимо.
Время от времени в подразделениях происходит ЧП такого масштаба, который уже невозможно скрыть. Тогда рота или часть переходит на казарменное положение. Это значит, что все находятся под неусыпным контролем, в том числе и командование роты, которое неотлучно, посменно днем и ночью, находится в подразделениях, рядом с солдатами. И деды, и старики, и молодые, и ушаны, в соответствии с Уставом, каждый за себя выполняют свои обязанности. По очереди моют полы, по очереди ходят в наряд на кухню, каждый подшивает свой подворотничок, чистит свои сапоги, стирает свои портянки. Никто ни кого не гоняет, не унижает, не бьет. И тогда наступает полнейшая идиллия, но только недели на две, самое большое на месяц. На большее командиров не хватает. Очень хочется прежней спокойной жизни. И вот потихонечку все спускается на тормозах, все входит в привычное русло.
Вариант второй. Борьба с ветряными мельницами, видимо, все-таки достала высшее командование. И оно решило пойти на эксперимент. В соседней части сформировали отдельную роту, только из ушанов. Две роты были укомплектованы, как обычно, из нескольких призывов, а третью роту укомплектовали только ушанами. Ведь учли, что основные неуставные отношения происходят именно в роте. Оказалось, что, будучи без дедов, ушаны не впадают в состояние зомби и даже на службе, где поневоле приходится контактировать с дедами, не очень-то позволяют помыкать собой старослужащим. Ведь после выяснений отношений им не надо было возвращаться туда же, куда и деды, в одну роту, где неотвратимость наказания за непослушание была бы неминуемой.
Правда через год возникла другая проблема. По ходу действия, в этой роте, появились свои лидеры, которые начали качать права и терроризировать своих же товарищей. Время от времени возникал нерегламентированный мордобой, в роте стали царить анархия и бардак, ведь дедов-регуляторов у них не было. И командирам стало трудно с этим воинством справляться. То есть, отсутствие неформальной вертикали власти привела к неуправляемой ситуации.
Что интересно, примерно через полтора года службы многие из этих подопытных, наблюдая за жизнью дедов в соседней части, стали склоняться к тому, что лучше полугодовой тернистый путь ушана, чтобы потом зажить вольной жизнью деда, чем два года маринования в собственном соку.
А командование еле дождалось, когда пришло время демобилизации этих солдат и с облегчением закрыло эксперимент.
С другой стороны, все ругают этих извергов дедов. И солдатские матери, и командиры, и прокуроры, все кому не лень. Солдатские матери твердят, что их сыновья такие добрые и безобидные, они и муху то никогда не обидели в жизни. Они своих детушек отправляли в армию Родину защищать, а не на заклание дедам, и надо этих чуждых, невесь откуда взявшихся дедов выжигать каленым железом. Только почему то они не хотят признаться в том, что деды – это все те же самые их «добрые и безобидные» детки, только отслужившие всего-навсего определенный срок, а не засланные супостатами из-за тридевять земель чудовища. Они ведь тоже свои и отказываться от них совсем неразумно. Детей, как и родителей не выбирают. Поэтому, может надо прислушаться к словам умного человека, Михаила Жванецкого, и что-то «в консерватории подправить»?
Так уж получается, что злейшими врагами ушанов являются молодые, призвавшиеся в армию на полгода раньше их. Это они конкретно гоняют ушанов. На самом деле у молодых нет выбора, так как за этим зорко следят и деды, и старики. Если кто-то из молодых не проявляет рвения, то его самого заставляют, вместе с ушанами, драить полы. Но желающих делать это никогда не бывает. Даже наоборот. Полгода испытывая унижения и побои, молодые с особым рвением вымещают свою накопившуюся злобу на ушанах. Находятся и такие, которые переходят все границы. Обычно такие экземпляры чаще всего плохо служат, доставляя немало хлопот командирам. И когда приходит время увольнения такого солдата, командиры отыгрываются и затягивают увольнение трех-четырех таких служак до самого крайнего срока. Тогда-то наступает час икс, час расплаты. Эти дембеля, бывшие молодые, начинают прятаться от дедов, бывших ушанов, которые жаждут мщения, ведь ничто не забывается. Если удается загнать таких дембелей в темный угол, то бьют их нещадно, смертным боем, ломают об их спины черенки лопат, втаптывают в пол кирзовыми сапогами.

***

Как только за прапорщиком захлопнулась дверь, деды дали команду старикам начать уборку казармы. Те, в свою очередь, передали эту команду молодым. Молодые не церемонясь, пришел их час, закричали:
- Ушаны, взяли тряпки, ведра и мыть полы.
Растерявшиеся ушаны стояли в нерешительности, не зная, что им делать и почему именно они должны драить полы в казарме. Из этого ступора их быстро вывели пинки и зуботычины, указывающие направление в сторону умывалки и они ринулись туда за тряпками и ведрами. Стоило ушану отвлечься от уборки, как он тут же получал пинок. Получали пинки и некоторые молодые от стариков, если те замечали, что кто-то из них старается отстраниться от роли погонялы. А некоторых молодых, видимо из интелегентов, кто не мог заставить себя бить и гонять ушанов, старики заставили их самих мыть полы. Этого оказалось достаточно, чтобы эту самую интелегентность, к концу уборки и до окончания службы, как ветром с них сдуло.
В это время деды и дембеля, неспешно умывшись, сидели в курилке и отдыхали от трудов праведных. Через двадцать минут казарма блестела как новенькая.
Прозвучала команда дневального:
- Рота! Выходи строиться на обед.
Ушаны с облегчением перевели дух.

Первая рота. Бунт на корабле.

А в это время в первой роте происходили весьма нерядовые события. Ушанов, распределенных в эту роту, после такого же напутствия прапорщика, как и в третьей роте, повели на автобазу убирать территорию. Надо было перетащить скопившийся металлический хлам на свалку. С этим справились достаточно быстро и ушаны, скучковавшись небольшими группами, тихонько изучали обстановку.
Из здания конторы базы вышли трое старослужащих, оглянулись вокруг и крикнули двоим ушанам, стоявшим поблизости:
- Эй Вы, ушаны, бегом сюда!
Ушаны подошли ним. Это были Мирон и Дима Персик.
- Во первых, Вам было сказано бегом. Во вторых, берем лопату, лом и долбаем говно в выгребной яме уборной. Вот туда забирайтесь, под крышку и долбайте. Вперед.
Дима хмыкнул и ответил:
- Вообще-то говоря, нам командир сказал территорию убирать от металлолома, а мы еще не все убрали.
- Ничего себе ушан, совсем оборзел! Ты что, меня, старика не понял! Я сказал говно долбать! – заорал один из них, на вид крепкий и рослый парень.
И схватив за ворот бушлата Мирона, стоявшего ближе к нему, замахнулся и попытался ударить кулаком ему по лицу. Но тут Мирон, щуплый невысокий парень в очках с толстыми линзами, легко, лишь слегка пригнувшись, увернулся от удара и неожиданно для всех сделал короткую подсечку левой ногой под правую ногу старика, отчего тот свалился в сугроб, задрав ноги вверх. Толком ничего не поняв, старик вскочил на ноги, схватил лопату и с диким криком:
- Ну ни х…я себе, какой борзый! – попытался ударить сверху Мирона по голове.
Но тут произошло вообще неожиданное. Мирон мгновенно, с развороту жестко ударил внешней стороной ступни ноги в сапоге в правый бок, под ребро в печень, старика, отчего тот упал как подкошенный и скрючился, хватая воздух ртом. Двое других стариков стояли в растерянности, как истуканы, выпучив глаза.
Мирон, схватив упавшего старика за ворот спецпошива и чтобы привести в чувство, стал тыкать его лицом в сугроб, приговаривая:
- Извини, но нам сказали металлолом убирать.
Несколько оклемавшись, старик отполз на четвереньках в сторону, с трудом нашел в сугробе шапку и затем, уже придя в себя, вскочил на ноги и закричал с безопасного расстояния:
- Все ушаны! Вам п…ец будет в роте! А ты труп! Ты еще пожалеешь, что родился! – и побежал назад в здание, на ходу размазывая тающий снег на лице. За ним поспешно, с потерянными лицами, удалились двое других стариков.
Дима с Мироном уставились друг на друга. Тут им обоим стало ясно, что вообще-то говоря старик был где-то прав и этот п…ец действительно может наступить. Поодаль боязливо стояли другие ушаны, по которым было видно, что им уже страшно за предстоящую, за это маленькое избиение старика, расплату.
- Чой-то я погорячился, не хотел. Как-то само собой вышло. Ну что будем делать, Дим? – спросил Мирон.
- Да-а-а, дела – вздохнул Дима – ты-то сам, как думаешь?
- Не знаю. Но видимо придется идти до конца, я же его отшлепал. Но если ты тоже решишь не прогибаться, то я буду рядом с тобой, если даже дело будет касаться только тебя. Но тогда тебе тоже придется делать то же самое. Ну что?
- Я так понимаю ты каратмен, я тоже немножко до армии занимался. А давай попробуем не прогнуться. Деды, деды! Ну и что деды. Они такие же пацаны, как и мы. Они тоже многого чего боятся. Была не была, давай.
- Ладно, давай. Только в роте друг от друга никуда не отходим.
Возвращение в роту происходило в гробовой тишине. Было такое ощущение, что все остальные ушаны уже похоронили Диму с Мироном.
Весть об оборзевших ушанах распространилась мгновенно. Рота гудела и негодовала.
Прапорщик провел поверку. Затем всех ушанов, как и в других ротах, дружно пинками погнали драить полы, а деды и старики собрались в курилке, где вынесли приговор двум бунтарям – наказать, да так, чтоб впредь неповадно было, да и другим в назидание.
Никогда ушан не должен был даже пытаться ослушаться деда, старика или молодого, а тем более поднять на него руку. Если не пресечь это сейчас в корне, то это пошатнет власть и авторитет дедов. Правда некоторую неопределенность внес рассказ пострадавшего старика, который считался в части неслабым драчуном, и двух других свидетелей о том, как быстро и весьма необычно был повержен старик этим очкастым дохляком. Но решили, что вопрос можно запросто решить количеством.
А в это время Дима и Мирон отошли в самый дальний угол казармы и молча наблюдали за другими ушанами, электрическими швабрами летавшими с тряпками в руках по казарме. Деды через молодого велели им идти в курилку. Но никто не собирался идти в эту ловушку. Тогда дедам пришлось самим идти к ним:
- Вам сказали идти в курилку, почему стоим здесь? – процедил сквозь зубы чернявый дед, турок-месхетинец по национальности, который слыл одним из самых злобных и мстительных среди своего призыва, видимо давала знать себя янычарская кровь.
- Зачем, чтобы там, в маленькой курилке, Вы нас окучили толпой? Нет уж, если нужен разговор, то давайте говорить здесь – ответил Мирон.
Тут деды и старики от такой наглости ушана шумно завозмущались, посыпались недвусмысленные угрозы.
В это время Мирон, краем глаза, увидел, что янычар тихонько обошел всех сзади и незаметно подкрадывается к нему сбоку, с недвусмысленными намерениями. Мирон резко с развороту, как и ранее на автобазе, ударил ногой в сторону янычара, зафиксировав каблук сапога прямо у его носа, отчего тот с выпученными глазами шарахнулся назад, а затем, не спеша, опустил эту ногу назад. Потом, к дальнейшему изумлению всех присутствующих, без замаха жестко ударил кулаком по деревянной стене, да так, что доска с грохотом треснула в двух местах и из щелей посыпалась пыль. Вытянув руку в сторону дедов, Мирон продемонстрировал два внушительно набитых ударных сустава на кулаке и прочеканил:
- Мужики, вот этого хватит любому из Вас расколоть голову, уже не говоря о ребрах. Я понимаю, что сейчас Вы толпой можете забить нас, но мы с Димой при этом немало Вас повырубаем. Но с другой стороны, Вы же ведь не отморозки, никто из Вас не захочет идти под трибунал за убийство, верно? Поэтому Вы нас не убьете. Ладно, ну побудем мы с Димой в госпитале месяц, а затем вернемся в роту. Но мы же ведь тогда начнем Вас по одному вылавливать и просто калечить. Потом мы опять попадем в госпиталь. И так по кругу. Ну что, такой вариант устраивает?
Все-таки Дима был прав. Это были, всего лишь навсего, девятнадцатилетние пацаны. Они были сильны тем, что их объединяла определенная стайная психология - дедовская, в отличие от перепуганных и разрозненных ушанов. Но когда деды сообразили, глядя на треснувшую доску, что каждому из них по отдельности может грозить членовредительство, то пришла пора призадуматься. К удивлению других ушанов, которые не поднимая головы драили полы, но все равно были свидетелями всего этого, старослужащие нестройной толпой молча двинулись обратно в курилку.
Прошло минут десять, напряжение нарастало, но тут из курилки появился дед, которого, в отличие от янычара, в роте все уважали за справедливый и спокойный характер, отозвал Диму и Мирона в сторону и сказал:
- Хорошо мужики. Мы решили так. Вас мы не трогаем, но и Вы, когда здесь драят полы, никому не мозолите глаза собой, ни нам, ни ушанам. Куда хотите идите, но не раздражайте никого своим наглым видом. Вас никто не будет гнобить, но и Вы никого не будете задевать, а тем более задирать. Идет?
- Идет – согласились Дима с Мироном.
- Я вот только не могу понять одного - продолжил дед – вот вы прослужите полтора года, станете дедами, будете гонять ушанов. Но в моем понимании только тот имеет право быть дедом, кто прошел весь путь от ушана до деда и только потому, потом, может говорить ушану: я терпел и ты терпи, ведь и ты тоже когда-то станешь дедом.
- А кто сказал, что я буду дедом или хочу быть дедом? – спросил в ответ Мирон.
- Ну-ну, это сейчас тебе удобно так говорить.
- Я не буду дедом не для того, чтоб не быть ушаном, а потому что просто дедовство не для меня. Если ты чего стоишь в этой жизни, тогда тебе на столько же и воздастся. А за счет дедовства мне ничего не надо. Так что поживем - увидим - и Мирон с Димой отправились в Красный уголок в добровольную ссылку.
Потом, до конца службы, слова этого мудрого деда всегда вспоминались Мирону в те моменты, когда появлялось желание припахать какого-нибудь ушана, и это всегда останавливало его от такого искушения.
Вдруг вслед им раздался мат перемат - это ругался один из задержанных до упора на увольнение, в наказание командованием части, здоровенный дембель, архангельский балбес:
- Вы что, ошалели совсем, какого-то сморчка, ушана задавить не можете! Ну-ну! У Вас скоро ушаны будут дедам указывать, что делать! – кричал он, обращаясь к дедам.
Этот день тянулся долго, как никогда. После ужина одних ушанов опять погнали на уборку, другим молодые раздали гимнастерки и сапоги дедов, подшивать и чистить. А деды сели смотреть телевизор. Без пятнадцати десять провели вечернюю поверку и объявили отбой. После отбоя все было спокойно, так как в эту неделю, во избежание ЧП, в канцелярии роты дежурил, точнее спал, кто-то из прапорщиков.
Конечно, определенное беспокойство, связанное со стычкой с дедами, у Мирона с Димой было. Ночью можно было ожидать всякого, скорее всего темную. Поэтому решили не терять бдительности и не спать всю ночь. Раздевшись, Мирон незаметно прихватил с собой по одеяло ремень, намотал его на правую руку, оставив полуметровый конец с бляхой на конце. Большинство считает, что такое оружие используется в драке для нанесения ударов бляхой плашмя, да так, чтоб звезда с бляхи отпечатывалась на противнике кровавым оттиском. Но немногие знают, что если этот ремень использовать наподобие нончак, раскручивая восьмерки наносить удары не плашмя, но ребром бляхи, то в результате этот ремень превращается в оружие, пострашнее нончак, он будет рубить и кроить черепа не хуже палаша.
Примерно через час в роте все стихло. Только время от времени кто-то из дедов, не церемонясь, пинал снизу по верхней койке, через матрас, по свисающей заднице ушана, если тот начинал храпеть. Ничего не соображающий ушан с испугом вскакивал, дико озирался вокруг, слышал в свой адрес весьма нелицеприятные слова и опять проваливался в сон. Чаще всего двух трех таких своеобразных сеансов терапии хватало, чтобы вылечится ушану от храпа. Самых неисправимых храпунов отправляли спать в сушилку, среди бушлатов и сапог с непередаваемым духом сотен пар преющих портянок и вездесущих огромных тараканов.
Когда окончательно все стихло, кто-то в казарме тихонько встал и стал ходить между койками, вглядываясь в лица спящих солдат. Вскорее он совсем близко подошел к Мирону. Мирон лежал на спине с закрытыми глазами и когда этот кто-то остановился рядом с ним, он почувствовал на себе его пристальный взгляд. Мирон открыл глаза и встретился глазами с человеком в тельняшке и кальсонах. Нет, это был не янычар, как ожидалось, а тот самый недовольный дембель. Видимо у него все нутро горело от желания проучить наглого ушана, в укор сдрейфившим дедам. Он решил, что проще всего это можно сделать со спящим, устроить ему темную. Некоторое время они смотрели друг на друга в упор, не отводя глаз, а когда пауза затянулась, Мирон молча вытащил руку с ремнем из под одеяла и положил его поверх него. Дембель прямо на глазах как-то сник, суетливо развернулся и пошел прочь, разглядывая попадавшихся ему по пути других спящих. При этом он всем своим видом показывал, что ошибся адресом и что на самом деле ищет совсем другого. Быстренько совершив небольшой круг по казарме, дембель добрался до своей койки, улегся на него и затих. В эту ночь, да и в последующие тоже, больше желающих прогуливаться по ночной казарме не оказалось.
Кстати, через несколько дней по инициативе дедов у Мирона состоялся еще один разговор. Их очень интересовало, куда и как надо, вообще, бить человека не оставляя следов, но чтоб при этом было максимально доходчиво для последнего. Догадываясь, что речь идет о том самом ночном дембеле, который в свое время вдоволь поиздевался над этими дедами, пока те были ушанами, и стоял кандидатом номер один в списке на прощальную экзекуцию, грех было им отказать. Через пару дней некоторые деды молча подходили к Мирону и многозначительно пожимали ему руку, а этот дембель вдруг резко спал с лица и старался до самого увольнения быть в роте тише воды и ниже травы.

***

Слух об имевшем место выяснении отношения с дедами, сразу обросший неимоверными подробностями, быстро распространился по части. Дошел он и до командования роты и части. Стукачей, как и везде, хватало. На следующий день прибежал замполит первой роты старший лейтенант Гвилия, крепкий жилистый кавказец лет сорока, среднего роста и квадратного формата, горбоносый и с орлиным взором. Он завел Мирона в канцелярию роты и, вместо ожидаемой разборки, стал не стесняясь настойчиво интересоваться только карате. При этом он сам, с жутким грохотом, демонстрировал незаурядные способности наносить удары ребром натренированной ладони по дверному косяку и лупить кончиками пальцев руки по самой двери. Даже стало страшно за целостность, нет не дверей, а конечностей горячего джигита. У всех присутствовавших в это время в роте создалось впечатление, что за дверьми канцелярии происходит избиение, правда теперь уже непонятно кого.
Оказалось, что в армии Гвилия не случайно. В далеком прошлом, на родине в Грузии, когда он был еще молодым парнем, кровники его семьи, причины кровной мести Гвилия старательно замалчивал, следуя законам вендетты пытались убить его. Подстерегли ночью в безлюдном месте, ударили ножом и посчитав мертвым, сбросили с моста на железнодорожные пути. Хотя раны были страшные - проломленная голова, переломанные руки и ноги, большая потеря крови, ему чудом удалось выжить. Внушительные шрамы от этих ран он не преминул тут же продемонстрировать.
Оклемавшись после покушения, он принял решение поступить в Военное училище и спрятаться от мстителей на службе в армии. Но при этом он всю службу помнил, что если в армии его никому не достать, особенно на Новой Земле, то в конце концов ему все равно светит увольнение на пенсию. Для младшего офицерского состава в сорок лет. А то, что кровники ждут его на гражданке он никогда не забывал, поэтому постоянно готовился к этому, занимался боксом, самбо.
Имея смутное представление о карате, Гвилия время от времени с остервенением нещадно набивал кулаки, ребра ладоней и пальцы об любые попадавшие ему под руки твердые предметы, да так, что посторонние не могли без содрогания смотреть на это. Он мечтал, что в его жизни появится тот, кто откроет ему секреты карате и он чудесным образом станет непобедимым для своих врагов. А тут такой случай.
Когда первое возбуждение от радости встречи с носителем «секретов» карате прошло, Гвилия потребовал, чтобы ему продемонстрировали самые убийственные удары и те самые известные лишь немногим точки, удары по которым приводят к неизбежной смерти противника. Слабые попытки Мирона объяснить, что вообще-то говоря большинство эти точек известны практически всем, а самые убийственные удары в карате – это по большому счету долгие, ежедневные изнурительные тренировки, когда каждое движение надо оттачивать и доводить до автоматизма снова и снова, просто не были услышаны.
Чтобы как-то ослабить напор со стороны горячего кавказского парня, Мирону пришлось встать в стойку, придать своему лицу воинственное выражение и с выдохом изобразить пару красивых движений руками из ката, которые в реальной ситуации имеют такое же значение, как пятое колесо у телеги. Затем с развороту, с криком «киа» для большего эффекта, сбил резким ударом пятки ноги шапку с головы ничего не ожидавшего Гвилии. Эти нехитрые приемы привели того в полный восторг. Гвилия попросил несколько раз медленно все повторить, чтобы запомнить каждое движение по частям и сказал:
- Я тут всо это быстрэнко освою за пару днэй, а потом ты мнэ покажэш эшо, лады?
- Лады – ответил Мирон, а сам про себя подумал, если пантомиму с руками ты и освоишь за пару дней, то вряд ли сможешь так же сбить шапку, даже через пару месяцев. Может быть только с карлика и то вместе с его головой.
Лишь после этого удалось вернуться к действительности и задать актуальный вопрос дня:
- Как Вы считаете, товарищ старший лейтенант, если деды все же не отстанут от нас с Димой, стоит ли нам стоять до конца?
Вопрос-то был риторический, других вариантов уже не было и ожидалось, что прозвучит положительный ответ, хотя бы для моральной поддержки.
Но, неожиданно, от замполита прозвучал обескураживающее:
- Нэт, нэ стоит, опасно.
И весь имидж гордого, бесстрашного кавказского джигита мгновенно испарился, как сон, как утренний туман.
Потом состоялся визит в роту замполита части капитана Павлова. Пришел он по долгу службы. Во первых, он всегда знакомился с новобранцами лично, во вторых, ни одно событие, не вписывающееся в рамки устава, не должно было проходить мимо него, он нес за это личную ответственность, а в третьих, ему чисто по человечески было любопытно посмотреть на молодого солдата, который сумел противостоять дедам.
Пройдя перед выстроившейся ротой, вглядываясь в лица солдат, он поздравил новобранцев с прибытием в доблестную воинскую часть и напомнил о необходимости добросовестного выполнения воинского долга, и чтоб никакой неуставщины. Затем он удалился в канцелярию роты, куда уже во второй раз в этот день вызвали Мирона.
Когда Мирон отрапортовался, вытянувшись перед капитаном Павловым, который в это время внимательно и оценивающее изучал его, замполит стал подробно расспрашивать о биографических подробностях Мирона. Узнав, что он родом с Сахалина, заметил:
- У нас здесь есть еще один сахалинец, в третьей роте. Но он отслужил уже полтора года.
Весть о существовании земляка на краю земли, у черта на куличках, была даже очень приятной.
- Ну, да ладно. Скажи-ка мне дорогой, говорят ты мастер карате? – продолжил капитан.
- Мастер – это слишком громко сказано, я только учусь. Просто посчастливилось в свое время попасть в Центральную школу карате в Москве.
- Разве, у нас в Союзе, есть что-то подобное?
- Да, есть. Это единственная школа, которая официально разрешена. Она была основана сэнсеем Алексеем Штурминым и его учеником Тадеушем Касьяновым.
- Хорошо. Ты, я надеюсь, понимаешь, что у нас здесь армия, и никто не должен, ни под каким видом, устраивать мордобой сослуживцам?
- Товарищ капитан, если бы не известные Вам обстоятельства, никто бы и никогда не узнал о том, что я имею какое-то отношение к карате.
- Хорошо, я тебя еще раз предупреждаю, никаких драк.
- Есть. Разрешите идти?
- Иди.
Когда Мирон уже взялся за ручку двери, капитан Павлов все же не выдержал:
- Подожди. А ну-ка покажи, чем ты так напугал старослужащих – он принципиально никогда не произносил слово «дед».
Мирон вздохнув, и ты туда же, и насколько позволяло пространство канцелярии, методично, как на тренировке, выполнил известные в карате удары ногами, которые всегда приводят в восторг людей далеких от карате.
Капитан, впечатленный рассекающими на уровне его лица воздух каблуками кирзовых сапог, задумчиво произнес:
- Н-н да. Еще раз повторяю - никаких мордобоев. Ясно?
- Ясно.
- Хорошо. Иди.
- Есть.
В этот дни произошел довольно таки забавный случай. В роту вернулся из двухнедельного отпуска на родину дед, водитель командира Спецстроя – 700. Он конечно же все пропустил и другие деды в красках расписали ему все произошедшие в его отсутствие события. И этот дед стал с интересом присматриваться к Мирону, но до поры до времени только издалека.
И вот, как-то раз Мирон после ужина пошел по нужде в уборную. Дорога туда пролегала через курилку, где по обыкновению в это время обретались деды. Там, в перерывах между курением, они от скуки упражнялись в поднятии гирь, которых в курилке было немало и разных калибров. Среди них был тот самый послеотпускной дед, один из лидеров в этом упражнении. Увидев Мирона, он окликнул его:
- Эй, каратист, с завтрашнего дня ты будешь меня тренировать, а не то тебе будет конец.
- Если ты можешь мне сделать конец, то зачем тебе учиться карате? – спросил в ответ Мирон.
Тогда дед, кивнув на полтора пудовую гирю, спросил с издевкой:
- Ну что, слабо, каратист? – он где-то был прав, так как вид человека петушиной весовой категории, чуть более шестидесяти килограммов, не предполагал атлетических способностей.
- Вот эту тягать да, слабо, но можно попробовать вот эту – и Мирон указал на другую гирю.
Деды, решив, что речь идет о пудовике, снисходительно посмотрели на него, но когда увидели на гире цифру 32, то выражения их лиц стали недоуменными. Мало кто в роте даже подходил к этой гире, а не то что поднимал.
- Только ты, первый – добавил Мирон, кивая инициатору.
Тот недоверчиво посмотрел на Мирона, зыркнул исподлобья в сторону притихших дедов, потом зачем-то снял тельняшку, обнажив крепкий торс. На первый взгляд, он был килограммов на пятнадцать тяжелее Мирона. Размяв плечевой сустав, повращав в воздухе правую руку, водитель взял гирю за ручку и взвалил его себе на плечо.
- Один, два, три – кто-то из дедов достаточно быстро досчитался до десяти. Затем уже медленнее – одиннадцать, две-над-цать, три-на-а-а-д-ца-ть.
Это был личный рекорд этого деда, он очень старался.
- Ну, теперь давай ты – отдуваясь, бросил он Мирону.
Мирон двумя руками затащил гирю себе на плечо и замер, сильно прогнувшись под его тяжестью:
- Считаем – бросил он.
- Один, два, три … - хором стали считать деды. После пятнадцати, немножко подумав, Мирон, для убедительности, выжал еще раз.
- Шестнадцать - плечо онемело.
- Мужики, тренируйтесь. Когда толкнете столько же раз, подходите, поговорим о карате – бросил Мирон посрамленным дедам и пошел дальше в уборную.
Надо признаться, что рекорд роты по поднятию двухпудовой гири был двадцать толчков, но принадлежал он строевому сержанту, разряднику из Архангельска, которого все в глаза с уважением звали Лосем, а за глаза Лосярой. Он еще до армии, на гражданке, занимался тяжелой атлетикой. Да и весовая категория его была посолиднее, чем у Мирона. А примечателен он был еще тем, что при своем немалом росте имел еще более немалый размер ноги.
Прибыл он в часть после сержантской школы в сапогах сорок седьмого размера. Но за год службы он их вконец разбил, а в гарнизонном складе сапог такого размера не оказалось. Хорошо, что раскопали валенки, в которые он смог влезть. Но когда наступила весна, стало слякотно, то он оказался поневоле запертым в казарме и мог только быстренько, в валенках, пробегать по лужам до столовой и назад. Даже летам, когда снег растаял и все вокруг подсохло, он разгуливал по расположению части в валенках, вызывая немалое удивление у тех, кто был не в курсе его проблем. Но в конце концов, по специальному запросу на центральном складе Северного флота отыскали еще одну пару сапог сорок седьмого размера, правда офицерских, яловых, и переправили их в часть. Создавалось такое впечатление, что во всей армии было всего две пар сапог такого размера, одни для солдата, другая для офицера, но и те оприходовал сержант по кличке Лосяра. Помимо этих сапог ему, как военнослужащему ростом выше метр девяносто, причиталась двойная норма питания и поэтому за его столом в столовой всегда сидели девять человек, вместо десяти.

Колбин и Риманов.

Больше никто не проявлял явного любопытства к Мирону, хотя везде, где бы он не появлялся, ловил на себе любопытствующие взгляды, как солдат, так и офицеров.
В это время у Димы, от пустячной царапины, начала нарывать рука. В обед он отпросился у старшины в санчасть при штабе. Вернулся он оттуда с замотанным бинтом пальцем и новостью:
- В санчасти появился парень нашего призыва, служит медбратом. Знаешь, он такой весь серьезный, правильный, чистенький, аккуратненький. Посмотришь на него и сразу видно – знайка. И фамилия подстать ему - Колбин, Эдик Колбин. Такое удивительное сочетание. Но парень он классный, тебе надо обязательно с ним познакомиться, не пожалеешь – заинтриговал рассказом Дима Мирона.
Как раз в этот день, после ужина, Мирона вызвал к себе замполит Павлов. После пары ничего не значащих вопросов, он как бы невзначай повернул разговор на тему настроений у нового пополнения, кто и что из них говорит. Прикинувшись, что не понимает, к чему весь этот разговор, Мирон отделывался общими словами и тем, что практически еще никого не знает. Но было неприятно, что его пытаются использовать как стукача.
Впоследствии замполит части еще несколько раз вызывал Мирона для таких разговоров, но из этого у него ничего не вышло, поэтому он вскорее отстал от Мирона.
Но эти вызовы имели определенные последствия. Однажды вечером в роте к Мирону подошел старик, по фамилии Груздь и отведя его в сторону, спросил:
- Слушай, меня попросили с тобой поговорить деды, узнать от тебя лично. Старшина Войтович нас всех тихонько предупредил, что ты стал стукачом. Это правда?
Мирон внимательно посмотрел в глаза Груздю и кратко ответил:
- Из меня пытаются сделать стукача.
- Я все понял, так и передам дедам. Я ведь как и они, тоже не поверил Войтовичу. А ты держись.
Воспользовавшись визитом в штаб, Мирон заглянул в санчасть. Да, Дима не соврал. Колбин производил очень приятное впечатление. Худощавый, высокий блондин с вьющимися волосами, в строгих профессорских очках, очень доброжелательно отнесся к визиту Мирона, он был уже наслышан про него. К тому же Эдик оказался компанейским парнем. Оказывается, он учился в Куйбышевском медицинском институте, на третьем курсе, откуда благополучно вылетел по причине веселого проведения времени и беспечности. Но взялся за ум и уже собирался восстановиться в институте, как в ситуацию вмешался родной отец, который возмущенный безответственностью своего чада, лично попросил военкома, для перевоспитания, призвать Эдика и отправить его служить в армию, что немедленно было исполнено. Пока они сидели и разговаривали в кабинете фельдшера, в коридоре раздался крик замполита Павлова:
- Риманов, ты где? Колбин, где Риманов?
Эдик вышел в коридор:
- Я его не видел, его здесь нет.
- Увидишь Риманова, передай ему, если он не доделает сегодня стенгазету, он у меня пожалеет об этом– Павлов, громко хлопнув дверью, вышел из санчасти и было слышно, как он скомандовал дежурному по штабу:
- Найти Риманова и привести его ко мне!
Эдик взял со стола ключ, открыл дверь кладовки и пинками поднял того самого Романова, почивавшего на сложенных горкой матрасах:
- Мишка, замполит приходил по твою душу, уже второй раз. Тебя весь штаб ищет. Я тебя больше прикрывать не буду. Иди быстро делать стенгазету и больше сюда не приходи, а то мне яйца оторвут!
Так состоялось знакомство с Мишей Римановым. Он недавно окончил Московское художественное училище, после чего был призван в армию. Риманов выглядел весьма колоритно, высокий, полноватый, весь уютный такой, чернявый, с большими залысинами и крупными чертами лица. Голос у него был густой, низкий и сочный. Позже выяснилось, что он замечательно поет романсы, аккомпанируя себе на гитаре. Миша был совершенно безобидным и безотказным человеком, чем поголовно пользовались окружающие.
Замполит взял его в штаб художником части, работы для художника хватало за глаза. Но Риманов очень любил поспать, чем абсолютно достал Колбина. Чуть что, он в любое время, как только позволяла ситуация, бросал все, сбегал в санчасть и забирался в кладовку, слезно прося Эдика запереть его там, чтобы никто его не нашел. И преспокойно дрых себе. А его, в это время, искал весь штаб.
Мирон, Эдик и Миша были старше своих сослуживцев, восемнадцатилетних пацанов, на два-три года. Это, помимо всего прочего, как-то сближало и объединяло их. Они, в последующем, стали часто встречаться и в отсутствии доктора проводить вместе время в санчасти.
А через неделю вдруг объявили, что Мирона, одного, переводят в третью роту. Видимо поразмыслив, командование решило от греха подальше развести Мирона с Димой по разным ротам, чтобы другие ушаны, глядя на них, в массовом порядке не взбунтовались против дедов. Тогда ЧП со всеми последствиями.
- Как ты, Дим, что будешь делать? – спросил Мирон Персика.
- Ты знаешь, я тут поговорил с дедами, они говорят, что точно не будут меня трогать, но чтоб я мыл полы. Я согласился.
- Дим, ты решай сам. Как решишь, так и должно быть.
- Я решил.
- Тогда, удачи тебе.
- Тебе тоже.

Третья рота. Дисбат на горизонте.

В это время ночей со звездами и луной на небе не стало. Наступил период белых ночей, когда самое темное время суток – это сумерки, при которых, без дополнительного освещения, можно было запросто читать газету.
В третьей роте деды, появлению Мирона, были не очень рады. Высокий и стройный, со смазливым лицом, одетый в отутюженное ПШ (полушерстяное обмундирование), что являлось привилегией строевых сержантов, дед по фамилии Трусов подошел к нему и спросил:
- Ну что, теперь ты и здесь будешь качать права?
- Никто качать права не собирается. Единственное - не трогайте меня, сделайте вид, что я вообще не существую и тогда все мы будем живы и здоровы.
Ну-ну – ничего больше не нашелся что ответить Трусов.
Затем оказал внимание Геша из Тамбова, коренастый дед, косая сажень в плечах, от которого нежданно-негаданно пришла поддержка:
- Не дрейфь. Я тоже, когда был ушаном, мочился тут с дедами не раз, видишь какой нос, это они мне его сломали. Но тогда время было другое, бесполезняк было что-то доказывать, все равно те взяли верх. А ты попробуй, может у тебя что-нибудь получится. По крайней мере, как смогу, поддержу.
Нашелся и сахалинский земляк. Звали его Рики. В свое время, после окончания школы в Южно-Сахалинске, он уехал набираться ума разума в техникум города Мичуринска Тамбовской области, откуда благополучно вылетел и его призвали служить в армию. Сразу бросились в глаза красивая офицерская шапка на его голове, хромовые сапоги на двойных каблуках, сточенные под стаканчик, «золотая» фикса (коронка) из медного сплава рондоль во рту, ладно сидящие ушитые гимнастерка и штаны на миниатюрной фигуре. Одним словом, армейский пижон.
Обычно, если в армии встречаются земляки, то они испытывают к друг другу чуть ли не родственные чувства, особенно если эта самая их родина где-то там далеко-далеко. Тем более, когда земляков раз-два и обчелся. При этом деды всегда стараются взять своих молодых земляков под крыло и по возможности опекать их. Здесь же посидели, расспросили друг друга о малой родине каждого из них, на том и расстались. Причина такого, несколько отстраненного отношения Рики к появлению в роте Мирона выяснилась чуть позже.
Вечером к Мирону подошел Толик Говорок, с которым еще до присяги, при прохождении курса молодого бойца, он успел подружиться. Тогда он показался ему парнем не из робкого десятка, дерзким и отчаянным. Да и бог ростом и силой его не обидел. Толик, когда разговаривал, выглядел довольно забавно. Он немножко заикался, да к тому же еще и картавил. От него Мирон узнал, что в третьей роте деды вроде бы ничего, терпимо, но молодые лютуют, просто звери:
- Я конечно бегаю здесь, как все с тряпкой - надо значит надо. Но моешь ли ты полы, не моешь полы, достали эти пинки без повода и издевательства какого-нибудь шпендика, которого я на гражданке давно задавил бы, как клопа. Может мы с тобой здесь тоже будем друг за друга стоять, как ты в первой роте с Димой? Если да, то даю слово, что не сдрейфлю. Конечно, полы я мыть буду, но чтоб не пинали напропалую, не издевались.
- А что, давай. Мне то уже отступать некуда, думаю, что здесь тоже захотят поставить меня на место. Вдвоем будет легче отбиться.
Они подошли вдвоем к группе молодых.
- Мужики, давайте поговорим без выкидонов – начал Мирон – Вы знаете, что было в первой роте. Так вот, я здесь тоже не собираюсь быть ушаном. Но разговор не обо мне, разговор о моем другане Толике. Послушайте его.
- Давай, говори – ответил один из молодых.
- Я не буду говорить, как Мирон. Я скажу, что буду делать все, что должен делать ушан. Но если кому-то захочется мне набить морду, я всегда готов один на один с любым из Вас. Получится, бейте, как хотите, не получится, не обессудьте – не пожалею. Только не надо издеваться надо мной и просто так пинать. Я терпеть этого не буду.
- Не только он терпеть не будет, но и я тоже не останусь в стороне. В общем, смысл разговора такой – нас двоих не надо трогать. Если не согласны, можем помахаться прямо сейчас. Я с Толиком против всех Вас. И передайте всем своим о нашем разговоре. У меня все.
Молодые не ожидали такого оборота и потому невнятно ответили:
- Подумаем.
Прошло несколько дней. Вроде бы молодые вняли словам Мирона и Толика. Толик мыл полы и никто его не пинал и не шпынял. А Мирона никто в роте в упор не замечал, кроме Геши, который видимо нашел в нем родственную душу. Он вспоминал о своей боевой молодости в славном бандитском городе Тамбове, о своих драках с дедами, в пору своего нелегкого ушанства. О той поре, когда время от времени даже некоторым рьяным офицерам отчаянные деды устраивали темную. И конечно, его самого интересовало карате.
Оказалось, что каждый уважающий себя пацан в Тамбове считал необходимым иметь при себе финку. Убивать никого не собирался, может быть только немножко так порезать для острастки, для убедительности, но финку имел, так было положено. Гешу интересовало, что может карате противопоставить ножу.
- Геша, послушай меня. Если тебя стукнут рукой или ногой, то скорее всего это будет очень больно, но далеко не смертельно. Но если тебя пырнут ножом, то наверняка насмерть. Нож ошибок не прощает. Поэтому, зная к чему ты клонишь, скажу тебе, что нельзя выделить в карате какие-то приемы против ножа, только их натренировать и считать себя неуязвимым. А посему, мой тебе совет, если увидел нож, а рядом нет лома, однозначно надо отойти, как можно дальше. Лучше минута позора, чем вечная слава в деревянном макинтоше.
- Ну, а если уже деваться некуда, что бы ты сделал?
- Все зависит только от ситуации.
- Ну давай, попробуем. Будем считать, что у меня нож.
- Хорошо, тогда возьми что-нибудь наподобие ножа и пойдем в умывалку, там вроде бы никого нет.
Геша пошарил вокруг взглядом, открыл тумбочку, взял зубную щетку:
- Годится?
- Пойдет.
В умывалке действительно никого не было.
- Геш, я знаю все эти приемы из самбо против ножа, с захватом и выворачиванием руки, эти болевые приемы. Все это красиво, когда двое демонстрируют эти приемы: один имитирует удар, а второй, с позволения первого, эффектно захватывает руку и артистично выкручивает его и нож выпадает из рук. Но на самом деле, если я был бы с ножом, то успел бы за это время нашинковать эту руку и еще раз пять ударить ногой и рукой, да чем угодно. Ну, давай.
Мирон встал против Геши, слегка расставив ноги:
– Ты не церемонься, бей по настоящему, как в жизни, а я по настоящему буду отбиваться.
Геша не спеша взял зубную щетку щетиной в правую руку и вдруг, неожиданно, попытался резким движением, без замаха, ударить им в живот Мирона. Мирон, мгновенно развернувшись шагом назад влево правой ногой, пропустил Гешину руку со щеткой мимо себя перед животом. Одновременно, блоком правой руки вниз, он резко ударил им по тыльной стороне запястья руки Геши, державшей щетку. Щетка вылетела из руки и пролетев через всю умывалку, ударилась об зеркало и сломалась. А Геша в это время получил еще удар коленом в правый бок, в печенку, отчего скрючился со страдальческой миной на лице.
- Ну что, полегчало? – спросил Мирон через минуту.
Геша выпрямившись, кивнул головой, потирая онемевшее запястье.
- Я тебя специально не спрашивал, куда и как ты будешь бить, чтобы было все по настоящему. Я даже не знаю, как у меня все это получилось, все на автопилоте. Следующий раз наверняка будет иначе. Если я заранее стал бы просчитывать свои действия, то точно был бы уже трупом. Теперь ты понимаешь, что надо очень много тренироваться, чтобы довести все до автоматизма, и реакцию, и технику, и еще много чего другого.
В это время в умывалку забежал Толик держась руками за лицо, залитое кровью. Никого не замечая, он отвернул кран и стал смывать кровь.
- Толик, это кто тебя?
Толик, несколько придя в себя, выдавил сквозь разбитые губы:
- Зашел в сушилку поставить сапоги, а там трое молодых. Оставил сапоги и только собрался уйти, как сзади навалился Волчара, свалил и сел на меня сверху. Держал, пока двое других пинали меня.
Волчара – это кличка здоровенного костромского бугая, под метр девяносто ростом, по фамилии Пухов. Он с товарищами таки решил наказать Толика. Вроде бы молчал ушан, а теперь осмелел, голос прорезался. А Мирона, если дернется, решили одолеть толпой.
- Толик, если сейчас скажешь, что надо с ними посчитаться, то я готов, как мы с тобой договаривались. Все зависит от того, что ты сейчас скажешь.
- Пошли, я сейчас буду их убивать. Они еще там, в сушилке – Толик был в ярости.
Геша спросил:
- Может, я их оприходую? Мне, деду, вообще это без проблем. Поставлю их по стойке смирно и настучу им по бестолковкам, они и не пикнут.
- Геш, это дело принципа. Прятаться за твою спину, ну не совсем солидно. Спасибо, сами разберемся. Значит так Толик, первого вырубаем Волчару, а там по ситуации. Пошли.
Волчара с подельниками действительно был в сушилке, сидели и обсасывали успешную экзекуцию оборзевшего ушана.
- Мужики, мы же позавчера разговаривали с Вами о Толике. Зря Вы сейчас это сделали, придется отвечать – тихо произнес Мирон.
- Ты что возомнил о себе, сейчас тоже получишь – оглядываясь на своих, вскочил Волчара. Нависнув над Мироном, он с высоты почти двухметрового роста попытался своим кулаком, размером с кувалду, размазать Мирона по стене. Ногой, до головы Волчары, было не достать, Чтобы сделать это кулаком и то пришлось подпрыгнуть. В удар вложилось все, что накипело в нем за эти полмесяца в армии. Волчара, сложившись пополам, рухнул туда же, откуда вскочил. Удар локтем сверху по спине заставило спружинить его тело, отчего он откинулся назад и так остался лежать на спине. Тут же стало ясно, что второй удар, локтем, был лишним. Волчара лежал с закатившимися глазами. Ниже левого глаза, от носа до скулы, зияла рана. Из нее хлестала кровь. Двое других молодых, ринувшихся было на Толика и сам Толик со сжатыми кулаками застыли, с изумлением взирая на поверженного Волчару.
Повисшая тишина внезапно прервалась криком, вбежавшего на шум в сушилке, молодого белобрысого прапорщика:
- Ты что тут драку устроил, козел!
Прапор с ходу, попытался дать пинка Мирону, но тот ударил ребром кулака ему по сапогу, по подъему ноги, отчего он аж взвыл от боли, поспешно развернулся и захромал к селектору:
- Штаб – завопил он - это с третьей роты. Тут драка, быстро пришлите кого-нибудь!
Штаб среагировал немедленно. Мирона, в окружении трех сержантов и колченого прапора, Волчару, в состоянии гроги, в сопровождении двух поддерживающих его под руки подельников, повели в штаб.
В штабе был настоящий переполох. ЧП. Дежурный офицер был в полной растерянности, он без толку метался и пытался дозвониться по телефону до командира части домой. Но тот, на другом конце провода, лыка не вязал. Начштаба тоже куда-то подевался. Наконец дозвонились до замполита части, капитана Павлова. Разобравшись в ситуации, он приказал отправить рядового Пухова в госпиталь. В госпитале Волчаре дали подышать нашатырем, наложили скобы на рану, вкололи укол в ягодицу и зарегистрировав случай нанесения побоев в результате драки между военнослужащими, отправили назад в часть.
А оставшихся в штабе заставили написать подробную объяснительную по поводу драки и отправили назад в роту. Павлов приказал прапору остаться на всю ночь дежурить в роте и чтоб не дай бог, чтобы еще что-то случилось.
По пути в роту прапор, которому сломали все планы на вечер, да к тому же у него сильно болела драчливая ножка, к радости молодых стал орать на Мирона:
- Я тебе устрою небо в алмазах, ты еще пожалеешь обо всем. Ишь ты, драться удумал, я тебе все руки и ноги повыдергиваю.
- Я так понимаю, мне теперь терять нечего. Семь бед – один ответ. Так что давай напоследок, если ты такой крутой, снимем сейчас погоны, чтобы не оглядываться на звания и посмотрим, кто кого. А то воткнул две звездочки в погоны и думает, что может безнаказанно базарить. Давай – не выдержал молчавший до сих пор Мирон, услышав про выдергивание конечностей, ведь и так было тошно на душе.
В ответ прапор разразился матом, но грозиться перестал. Препирания на этом закончились, так как успели вернуться в роту.
В самой роте в воздухе витало напряжение, было необычно тихо. Деды и дневальные вглядывались в лица вернувшихся, пытаясь понять, чем все это в штабе закончилось. Ушаны в этот вечер не бегали с тряпками, да и вообще, куда-то позашхерились. Большое впечатление произвело на всех заплывшее лицо Волчары с потухшими глазами и потерянным взором, с белой повязкой через всю щеку.
Вернувшиеся из штаба молча пошли к своим койкам. И тут случилось то, что меньше всего ожидал Мирон. К нему подошел Рики и огорошил:
- Ты зря это сделал. Ты ушан, А ушан должен терпеть и делать все, что положено ушану, а не вые…ся – что угодно, а таких слов от земляка Мирон никак не ожидал.
Оправившись от растерянности, Мирон только и нашелся, что ответить:
- Ты знаешь, земляки так не поступают. Ты дед, я ушан. Но если у тебя, моего земляка, с кем-то были бы проблемы, то я не стоял бы в стороне, не сомневайся, помог бы, чем мог. А ты дедовские понятия поставил выше своего земляка. Не ожидал. Ты теперь для меня не земляк.
- Не земляк, значит не земляк. Напугал ежа голой задницей. – Рики развернулся и пошел к дедам.
Радовала только неизменная поддержка Геши.

***

Этот разговор с Рики впоследствии, через много-много лет, имел продолжение. Когда в стране началась перестройка, на Сахалине, как и везде, наступили большие перемены, почти всегда далеко не самые лучшие. Правила жизни начали устанавливать новоявленные авторитеты, которые не без основания стали считать себя хозяевами жизни. Рики без труда удалось стать своим среди них. Видимо его представления о бытие не изменились со времени службы в армии, жизнь по понятиям была ему по нутру. Вообщем, в эту пору он стал «уважаемым» и процветающим.
Тогда же в Южно-Сахалинске жил Сергей, друг детства Мирона, известный в городе спортсмен. Так получилось, что он с Федором, братом Мирона, встречали последнего в аэропорту, прилетавшего в отпуск. И они столкнулись там с Рики, который вместе с местными авторитетами прискакал в аэропорт встречать кого-то из своих боссов, вора в законе из Комсомольска-на-Амуре. Обсуждая с ним последние городские новости, Сергей спросил Рики, с которым был знаком раньше, иногда приходилось перетирать с ним кое-какие вопросы:
- А ты знаком с Федором? Нет? Он каратист, очень даже известный в Москве – при этих словах Рики с уважением пожал Федору руку.
- Да к тому же он старший брат Мирона, того самого, с которым ты служил в армии, помнишь его? Сейчас он должен прилететь – продолжил Сергей.
Эти слова вызвали странную реакцию у Рики. Он вдруг засуетился, сослался на неотложные дела и быстренько ретировался.
Встретив Мирона, Сергей с Федором первым делом рассказали ему про встречу с Рики и странное его поведение. И тогда Мирон рассказал им про тот самый инцидент в армии и про Рики в частности.
Впоследствии Сергей, на очередной сходке южно-сахалинских авторитетов, не преминул спросить Рики:
- Скажи мне, зачем ты тогда в армии так поступил, ты знаешь, о чем это я. Это ведь неправильно, так с земляками не поступают. Смотри, столько лет уже прошло, а люди все помнят. Такое не забывают.
- А зачем он так сильно бил его? – ничего другого не нашелся ответить Рики. И вообще, ему очень хотелось навсегда забыть о том неприятном для него случае.

***

Ночью Мирону не спалось. Невеселые мысли мучили его – опять нарвался на неприятности.
Утром, после завтрака, часть полностью построили на плацу. Выгнали даже поваров из столовой, что случалось очень редко. Предполагалась показательная порка.
Из штаба вышли командир части майор Казаков, с нездоровым цветом лица человека с сильнейшего бодуна и замполит части капитан Павлов. Оба в черной морской форме.
Начальник штаба капитан Либровский скомандовал:
- Ровняйсь! Смирно! Равнение на середину!
Развернулся, поднес руку к шапке и пошел, чеканя шаг навстречу майору Казакову. Не доходя нескольких шагов до него, он остановился:
- Товарищ майор! Войсковая часть на утренний развод построена! Начальник штаба капитан Либровский!
- Вольно!- скомандовал командир части.
- Вольно! – эхом откликнулся начальник штаба и развернувшись, встал позади Казакова, рядом с Павловым.
- Товарищи солдаты, сержанты и старшины. У нас в части произошло чрезвычайное происшествие.
Затем он вызвал Волчару и Мирона из строя. Те встали перед четырьмя сотнями своих сослуживцев.
- Товарищи! Мы все здесь, чтобы не щадя себя, честно выполнять свой священный долг перед Родиной. Но среди нас нашелся негодяй, который еще до призыва в Вооруженные силы готовился стать преступником. И он здесь стал этим преступником. Он зверский избил своего товарища, с которым ел из одного котла, спал под одной крышей. А потому сполна получит за свое совершенное преступление – мы отдадим его под трибунал, чтобы он понес заслуженное наказание. Он будет за это наказан и будет сидеть в тюрьме!
От этих слов у Мирона «матка опустилась»:
- Все, каюк - пронеслось в голове.
Впоследствии Дима Персик часто, весьма живописно и образно описывал этот развод части. Он, как и другие солдаты части, с изумлением смотрел на эту парочку. Выглядели они весьма комично, Пат и Паташонок. Один здоровенный оболтус в черном спецпошиве, явно матерый солдатище, другой щупленький, маленький и очкастый, в зеленном бушлате, в шапке с завязанными под подбородком клапанами, ну ушан-ушаном. И если бы не повязка на щеке у этого бугая, то после речи командира части впору было бы начать жалеть этого тщедушного очкастого солдатика. Невозможно было представить их дерущимся на равных. А тут такое…
Мирона отправили в штаб, дожидаться своей участи, а часть, промаршировав перед командованием, отправилась на службу.
Командование собралось в кабинете командира части и что-то там долго обсуждало. О чем-то громко и горячо говорил Казаков, не менее горячо вторил ему замполит, изредка встревал начальник штаба. Время текло бесконечно долго. Видимо не могли придумать казнь пострашнее, казалось, что все, что приходило им в голову, не соответствовало содеянному этим негодяем.
Прошло уже неизвестно сколько времени, когда командование, разгоряченное бурным разговором, вывалилось из кабинета и не глядя друг на друга разошлось по штабу.
Капитан Павлом вызвал Мирона к себе в кабинет и со вздохом промолвил:
- Не послушался все же ты меня, устроил таки мордобой. А ведь я тебя предупреждал. Отправляйся в роту и ни шагу оттуда. Жди.
- Есть.
Все, кончилась служба в армии. А может все-таки не в тюрьму, а в дисбат отправят? Слабая надежда еще теплилась в душе у Мирона по дороге в роту.
До обеда Мирон один просидел в курилке, тупо разглядывая обшарпанный потолок.
Рота вернулась на обед. Но всех сразу загнали в Красный уголок на комсомольское собрание.
- Ну вот, песочить будут по полной программе – пронеслось в голове у обреченного.
- У нас сегодня внеочередное комсомольское собрание – выступил секретарь комсомольской организации роты, строевой сержант – Повестка собрания - выборы заместителя секретаря комсомольской организации роты.
- Кто за эту повестку собрания?
- Кто против?
- Кто воздержался?
- Единогласно.
- Предлагаю кандидатуру – и назвал фамилию Мирона.
- Кто за?
- Кто против?
- Кто воздержался?
- Единогласно. Вышеназванный кандидат избран заместителем секретаря комсомольской организации роты. На этом комсомольское собрание объявляю закрытым.
Рота ничего не понимала, но никто не посмел даже подумать проголосовать против. Но больше всех недоумевал Мирон. Чертовщина какая-то.
После обеда ничего не понимающий Мирон отправился вместе со всеми на службу.
Вечером опять все повторилось, но только на уровне части – так же оперативно провели комсомольское собрание части прямо в столовой, во время ужина. К изумлению всех, а Мирона больше всего, его единогласно избрали заместителем секретаря комсомольской организации части.
А на следующий день на разводе огласили приказ командира части, по которому Мирона назначили командиром второго отделения третьего взвода третьей роты. Можно было просто свихнуться с ума от всего этого.
Более или менее все прояснилось, когда Мирона снова вызвали к замполиту части капитану Павлову:
- Все, теперь никто не посмеет относительно тебя проявить неуставные отношения, ни в роте, ни в части. С этого дня любой старослужащий ответит за это по закону, никому не дадут спуску. Но и ты теперь, с этого дня, никого не тронешь, даже пальцем. Если это произойдет, то наказание будет по всей строгости закона. Пощады не будет. Ты понял?
- Так точно.
- Все, иди и помни мои слова.
- Есть.
Только позже стало известно от других офицеров, что командир части категорический требовал передать Мирона под военный трибунал, но капитан Павлом взял на себя всю ответственность и горячо настаивал на противоположном:
- Как можно наказывать молодого солдата, который посмел дать отпор старослужащим. Сами мы, как ни стараемся, не можем извести неуставные отношения, хотя кричим о необходимости борьбы с этим явлением на каждом углу. Если мы его сейчас посадим, то старослужащие совсем обнаглеют и тогда молодым солдатам точно несдобровать. Я, как заместитель командира по политической части, настаиваю на своем и оставляю за собой право обратиться прямо к своему непосредственному руководству – к начальнику политотдела, если сейчас здесь не услышат меня.
Этот последний довод заставил сдаться майора Казакова. Не каждый в то время решался вступать в конфронтацию с армейским идеологом от партии, даже командир части.
С этого времени все более или менее устаканилось, наступило статус кво. Деды с трудом, но смирились с присутствием в роте непокорного ушана, хотя он был им как кость в горле. Большинство молча делало вид, что Мирона просто не существует. Другие не могли скрыть своей ненависти и каждый раз злобно смотрели вслед проходящему мимо них Мирону. Говно кипело. Но никто открыто не проявлял своего отношения к нему, еще свеж был в памяти вид поверженного Волчары. Да к тому же они прекрасно понимали, во что может вылиться попытка расправиться с комсомольским функционером и маленьким, но все же командиром.
Сам Волчара, с этой поры, старался не попадаться Мирону на глаза, и вообще, этот случай полностью отбил у него охоту измываться над ушанами. Урок пошел ему впрок.
С другой стороны, что несколько огорчало Мирона, вокруг него образовался вакуум. Ушаны, кроме Толика, как и в первой роте демонстративно обходили его стороной. Во первых, у них не было времени на общение с ним, а во вторых, они не могли простить ему «счастливого» ушанства. Будь они верующими, то наверняка каждую ночь засыпали бы со словами молитвы на устах:
- Господи, ну сделай так, чтобы ему было также плохо, как и нам.
Только одного человека в роте все это забавляло. Им был Геша.

ГЦП №6. Спецстрой – 700.

Ни для кого не секрет, что на Новой Земле расположен ядерный полигон. Он был создан в 1954 году, еще во времена СССР, для испытания ядерных зарядов в интересах Военно-Морского Флота СССР, а в последствии и для всех Вооруженных Сил СССР. В настоящее время это Государственный центральный полигон № 6 (ГЦП №6) Министерства обороны Российской Федерации.
В целях обеспечения проведения ядерных испытаний был также создан Спецстрой - 700. Именно Спецстрой построил всю новоземельскую инфраструктуру полигона. В кратчайшие сроки был построены: гарнизон Белушья Губа - полноценный поселок на несколько тысяч человек с многоэтажными жилыми домами, дорогами, со всеми структурами жизнеобеспечения в суровых арктических условиях, с уникальной школой и бассейном. Возведены причалы для маленького порта, где стояла небольшая военная флотилия. Этот порт мог принимать океанские корабли. Построен поселок Рогачево с аэродромом, на котором могла базироваться целая авиационная дивизия. Создана инфраструктура дивизии ПВО по всему архипелагу.
И наконец, была создана вся структура для ядерных испытаний, начиная от Научно-исследовательской части и заканчивая ядерными опытовыми площадками, вначале в Южной зоне архипелага в районе губы Черная и губы Башмачная, а затем и в Северной зоне, в районе губы Митюшиха и в глуби Маточкиного пролива с поселком Северным. Спецстрой обеспечивал функционирование всего этого, а так же подготавливал все для проведения испытаний. Сооружал площадки для ядерных взрывов, пробивал штольни и штреки для подземных взрывов, производил их забивку после закладки изделия, ядерного заряда, обеспечивал ликвидацию нежелательных последствий испытаний.
Сейчас, когда многое из истории ГЦП №6 рассекречено, страна знает фамилии героев создателей этого полигона, адмиралов, генералов, офицеров.
Но есть еще один герой, про которого нечасто вспоминают.
На начальном этапе почти тридцать батальонов военно-строительных частей были приданы Спецстрою. Впоследствии, по мере выполнения основных работ, их количество уменьшили до трех. Если учесть, что эти батальоны были укомплектованы призывниками срочной службы, то все перечисленное выше было построено руками восемнадцатилетних ребят в тяжелейших условиях Крайнего севера. Этот рядовой военный строитель и есть тот самый забытый герой.